Амалия и мы
Шрифт:
Представился мне, чуть поклонившись:
– Аристарх Владимирович Новожильский, ваш сосед и тайный поклонник. Можно просто Аристарх.
Он произносил свою фамилию на московский лад, невнятно акая: Новожильскай. Но в Москве не бывал никогда. Он был потомком русских эмигрантов, тех самых, что бежали после революции из Крыма, в Константинополь и дальше, дальше, горохом раскатываясь по Европе. Вы, конечно, читали Булгаковский «Бег»? Что-то подобное произошло и с его дедом. Или отцом? Я не очень помню эту историю. Честно говорю, чужое прошлое меня всегда мало интересовало. Новожильский был писателем. Почему русским? Писателем он был французским. Ничего удивительного, родился и вырос во Франции, язык
Именно писательством и объяснялся его интерес к местным. Он собирал чужие истории, складывал их в копилочку, чтобы потом вытащить, встряхнуть и вставить в очередной роман. Ко мне он испытывал иной интерес, более земной.
В тот же вечер я, собрав свое немногочисленное барахлишко, переселилась в его комнату.
Мне нравилось с ним. Любовником Аристарх был прекрасным. Главным для него было доставить удовольствие женщине. И здесь он был весьма изобретателен. Но даже не это… У него был очень сексуальный зад. Хотелось схватиться за него, притянуть красивое ухоженное тело к себе, вдавить в себя. Простите, если мои откровения вас шокируют. В моем возрасте только и остается, что эпатировать юношей.
Он звал меня девочкой.
И порывался втиснуть в свои писания.
–Ты будешь эдаким эфемерным образом, воспоминанием главного героя, случайно встреченной гречанкой. Несколько фраз, звонкий девичий смех, медный локон за ухом, протянутая на ладони раковина. Это станет его навязчивой идеей. Ну что-то в этом духе.
Я поднимала бровь:
– Где ты видел рыжих гречанок? Тогда уж шотландка или ирландка.
– Нет, – он наматывал на палец мои кудри, подносил прядь к глазам, смотрел сквозь нее на свет, – не люблю Шотландию. Сырая серая страна. Холодно. Мне нужно солнце. Прогретая томная Греция. Белое на голубом. А рыжие рождаются повсюду. Ты же родилась. Надо только понять, как тебя будут звать. Аргиро? Нет, жестковато. София? Избито. Сфено? Да, пожалуй. Тебя будут звать Сфено.
– Что это за имя? Не слышала такого.
– Ну что ты, девочка. Наверняка, слышала. Просто не помнишь. Сфено – старшая из сестер Горгон, дочь морских божеств, бессмертная красавица.
– Горгона – красавица? – я хохотала. – Медуза Горгона со змеями вместо волос? Если ее сестрица хоть отчасти была похожа… Бр-р-р…
– Дурочка, – говорил Аристарх нежно, – сестры Горгоны были красавицами, недаром к ним относился эпитет «лебединошееи». Перешли дорогу Афине, вот та и поквиталась с бедняжками, превратив в монстров. В общем, именно образ огневолосой красотки Сфено будет бередить душу моего героя.
Надо ли говорить, что я уехала с Аристархом? Он позвал, я согласилась.
– Поедешь со мной, девочка?
– Поеду.
– Ты не спрашиваешь, куда?
Я не стала объяснять ему, что хочу уехать не куда, а откуда. Уехать, наконец, с этого до тошноты красивого острова, ставшего могилой моего Петрика и едва не ставшего моей собственной могилой. Не видеть сверкающего моря, безмятежно раскинувшихся гор, шепчущихся олив и буйно цветущих азалий. Мне было все равно, куда ехать. И вы абсолютно правы, я использовала Аристарха. Впрочем, он тоже использовал меня. Не только мое молодое, влекущее его тело. Мой мозг тоже. Уже там, на Кипре, я стала превращаться в его секретаршу – собирала листы рукописи, которые он постоянно раскидывал, подкалывала в папочку короткие фрагменты, написанные на чем попало, даже на ресторанных салфетках и квитанциях. Пришла в голову фразочка, и записал, чтоб потом не гоняться за ней, не выуживать из памяти. Позднее превращение завершилось – я вела его переписку с издателями, отвечала на звонки, перепечатывала с диктофона куски романа, составляла рабочий график: встречи с читателями, выступления на радио и прочее, и прочее, и все такое прочее. Но это малоинтересно.
Ах да, я же не сказала, где мы жили. Маленький французский городок на берегу зеленой реки. Вы знаете, что вода во многих французских реках отдает зеленью, а почва почти бесцветная, светло-серая? Представьте себе. Как он назывался? Какое это теперь имеет значение? Вы ведь все равно не проверите. Он назывался Бомон. Нет, это не «высший свет», пишется совсем по-другому. Французы любят ставить лишние буквы. Вот в них все и дело. Звучит одинаково, а пишется по-разному. И смысл разный. Этот Бомон означал «красивая горка», а если переводить на русский литературно – «красная горка». Пришлось, как ни крути, выучить французский. Хотя после школьного английского, финского и греческого это было не столь уж трудно.
Городок был чудесный. Двухэтажные каменные дома, поставленные впритык на узких улочках, замощенных тем же желтоватым камнем. Возле реки – настоящий замок. Там даже кто-то жил, хотя башни были подразрушены. Старинный мост, тяжелый, опиравшийся на каменные арки, стоявшие по колено в зеленоватой воде. Внизу небольшая плотинка, образующая заводь. В ней колышутся полупрозрачные перевернутые прибрежные кусты. Встанешь посредине моста, перевесишься через широкую выщербленную ограду и смотришь на свое отражение, сквозь которое проплывают маленькими темными призраками рыбешки.
Спешить по утрам к булочнику с плетеной из соломки кошелкой, покупать выпеченный ночью багет и пару круасанов к завтраку. Выходить на рынок, сновать между каменных колонн, поддерживавших черепичную крышу, выбирать мясо и овощи, щупать кочешки капусты, пробовать мед, вдыхать перевитый пестрый дух специй, выложенных в открытых холщовых мешках. В этом было столько простой телесной радости. Ходить в пиццерию по воскресеньям. Это была единственная на весь городок забегаловка. И по выходным приходилось заказывать столик по телефону прямо с утра. Еще можно было выпить кофе в маленькой кондитерской на площади между рынком и церковью. Больше никаких развлечений здесь не было. Но мне нравилось.
Я как-то вся пропиталась Аристархом. Понимаете, все вокруг – это был он. Рынок, полный оглушающих запахов, старая чопорная церковь, крохотные кофейные чашечки на клетчатой скатерти, река и ветер. Весь городок был Аристархом. Не нахожу слов, чтобы объяснить. Куда бы не обращался мой взор, везде находилась вещь, идея, мысль, связанные с ним. Иду мимо почты – надо отправить эссе о постмодернизме в «Меркюр дё Франс». Покупаю баклажаны – приготовить рулетики с сыром. Для кого – понятно. Здороваюсь с хозяином кондитерской – не забыть через пару дней купить молотый кофе, Аристарх без него не пишет. Иду через мост – в последнем эпизоде Аристархова романа герой стоит под дождем на мосту Ватерлоо, совсем другое время и место, но ассоциативно вспыхивает в мозгу. Возможно, так проявлялась моя любовь. А может, не любовь, а добровольное подчинение, растворение себя в нем, как более значимой, более важной для вселенной персоне. Теперь уже не определить.
Честно говоря, я полагала, что до конца моих дней останусь там, останусь Леа Патрину, секретаршей и сожительницей писателя.
Да, вы правы, не получилось. А причина банальная. Аристарх пил. Все писатели пьют. По крайней мере, так твердит молва. Обедать без бутылки вина мы не садились. Это же Франция, здесь так принято. Потом рюмочка ликера или коньяк. Это называется «дижестив». А если выбирались туда, где водились театры, рестораны или его приятели, там Аристарх отрывался, как мог. С битьем посуды, плясками и пьяными откровениями. Порой такая кутерьма продолжалась несколько дней. «Я – писатель, эта работа высасывает меня, мне нужно встряхнуться», – говорил он. Я не спорила.