Амалия и Золотой век
Шрифт:
— К сожалению. Не беспокойтесь, я же говорил, что принял некоторые меры предосторожности. Сверх того, что нашел себе посредника для раздачи переводов.
— А вот Фукумото мер предосторожности не принял. Держал записи в комнате. Вы представляете, что было бы, если бы эти откровения насчет любви к джазу и умения вести диалог с девушками попали бы в местные газеты? Он какой-то очень неумелый шпион.
— Если бы попало в газеты? Хуже бы не стало. И правда, бедные японцы. Они проигрывают тут вчистую.
— Верт, а что-то мне говорит — кое-кто в итоге доиграется… Как поступают упорные японцы, когда видят, что стену лбом не пробить?
— Совершают
— Будем надеяться, что вы правы и не случится чего-то похуже. Да, а что у нас там с адмиралом и генро по имени…
— Да ведь это оказалось очень известное здесь, в местной японской общине, имя. Я все узнал, что можно было узнать. Адмирал Идэ — очень коротко и запоминается, правда? — он был здесь год назад. В открытую. А сейчас никто о нем и не слышал. Вообще ни одного человека в солидном возрасте в последнее время не появлялось, максимум — один рыбак под пятьдесят лет, ловит тут большую рыбу, приезжал поговорить с японскими банкирами. И его знают, он не Идэ.
— А что Идэ тут делал год назад?
— Этот удачливый филиппинский юноша, работающий на японцев, даже вспомнил, как он об этом спросил, но ему тогда сказали — приезжал по личным делам. И дальше, как вы понимаете, спрашивать было неудобно. Советник императора все же.
— Итак, Верт, если посмотреть на профессора Фукумото и адмирала, да он еще и генро, по имени Идэ, то кто из них скорее окажется причастным к какой-то новой политике императора на Филиппинах?
— Может быть, и оба. Но лишь один из них исчез. То ли в самой Маниле, то ли по пути в Манилу.
— Вот именно.
Я оставила Верта сидеть — длинная задумчивая фигура, скрещенные ноги, подбородок, поставленный на ладонь, на меня не смотрит — за столиком во дворе его отеля и прошла полквартала до своего офиса.
Надо было что-то делать с секретными бумагами — вот этими, насчет музыкальных талантов филиппинцев, и другими. Другие — то был постоянно пополнявшийся Хуаном ежедневный отчет о том, чем занимается профессор Фукумото с утра до вечера. Так, куда их девать? Самый очевидный вариант — бросать, лист за листом, в мусорную корзинку из плетеной соломы под моим столом и запрещать уборщице ее трогать. После чего меня примут за ненормальную. А что еще? Сейфы — первое, куда полезет любой вменяемый человек. Хорошо, сейф в «Манила-отеле» — это скорее в сфере влияния американцев, так что, если ничего другого не остается… Ну а пока посмотрим, что тут написано.
М-да, профессор Фукумото и вправду серьезно относится к своему весьма научному исследованию. «Японец вышел из отеля в 8 утра, поехал на калесе в два их банка в Маниле, Йокогамский и Тайваньский».
Хуан, по мнению бандолерос, человек грамотный, и тут я могу только согласиться. «Их банка». Это хорошо. Чувствует оттенки смысла.
Так, и после этого японец продолжает встречаться с другими японцами. Тут ведь целая японская община, со своими больницами, обществами помощи бедным. Вот он посетил «Окинава-групп» и еще какое-то Филиппино-японское общество. Это что такое? Узнаем. Еще встречался с «большим японцем, у которого магазин на углу Эскольты и плаза Морага, очень дорогой». Спасибо, Хуан, это же главный здесь японский бизнесмен — Сейтаро Канегаэ, который только что создал Национальную каучуковую компанию. И имел дикий скандал, потому что пытался построить фабрику в Пасай-сити, рядом с жилыми кварталами и домом президента. Но вошел в партнерство с Леопольдо Агинальдо, конгрессменом Педро Бела, местным китайцем У Суньлаем и другими, и дело наладилось. А сам каучук получает с плантаций «маленького пресиденте» Хорхе Варгаса. И с американской плантации в Замбоанге. Здорово. И понятно, что Канегаэ для профессора Фукумото — бесценный источник информации.
А дальше — что? Встречался с членом Национальной ассамблеи Эмилио Агинальдо, генералом, неудавшимся отцом здешней независимости? Вроде бы что тут особенного…
Я что-то упустила, интересное. Оно было здесь.
Вот, вот! Что такое — он снова поехал на Эскольту, в Филиппинский национальный банк, куда? К моему дорогому другу Тедди Морено?
Я подскочила на месте, спеша на улицу к Хуану, но тут, наконец, поняла, что в этих кратких строчках и в самом деле важно.
На каком языке говорил профессор Фукумото с собратьями-японцами? Понятно, на каком. А с Агинальдо — ведь это мог быть довольно интересный разговор — на каком? А с Тедди?
Ну так вот же все разъясняется: «Заехал на Тафт-авеню, посадил в калесу филиппинского студента…» Переводчик? Видимо, да.
Шпион, который ездит на встречи с местным переводчиком? Это, видимо, новый блестящий метод японской разведки?
Я в последнее время — с Рождеством и прочими чрезмерными нагрузками — запустила свою книгу. Что бы туда добавить? «Не так страшен японский шпион, как его переводчик»? Или так — «Если японскому шпиону нужен переводчик его секретных шпионских разговоров, то это неправильный японский шпион, не надо его больше ловить».
— Верт! — хотела крикнуть я, но поняла, что некому.
Хорошо, зачем мне встречаться с этим переводчиком, ведь я могу и сама узнать если не о беседе с Агинальдо, то…
— На Эскольту, Хуан. В банк. А, нет, сначала — к фотографу Джефри.
— К китайцу, — мрачно уточнил Хуан.
И значительно пожевал губами.
Ну да, если профессора Фукумото лишали очередной порции его бумаг, пока мы с Вертом обсуждали порцию предыдущую, то Джефри, как там его фамилия, в данный момент занят важным делом, а профессорские бумаги тихонько возвращены на место. Чем, интересно, отвлекли его бандолерос так, что тот забыл на время о своем портфеле, — баней, девочками? Ну неважно.
Моя мастерская на Калле Солана. В ней, у прилавка, никого. Ну конечно. Он же как раз…
— Осторожно, мадам, — звучит голос из другой комнаты. — Нельзя. Вот сейчас — можно.
И я проникаю за толстую занавеску в душную, кисло пахнущую комнату, где в зловещем красном свете чернеет длинная фигура моего китайца, лишенная лица.
— Джефри, — говорю я. — Один вопрос. Эти японские бумаги — вы ведь читаете их иероглифы?
— Японских иероглифов нет. Это китайские иероглифы, — звучит ответ. — Они ими пишут. Буквы — нет, не читаю. Это японское.
И я за две минуты получаю искомое: все бумаги Фукумото написаны от руки, одним почерком, это наверняка почерк самого Фукумото. Да вот же и они, новые бумаги.
И я смотрю в красные глубины ванночек, где плавают такие же листы. Да, подтверждает Джефри, тот же почерк. И в прошлой порции бумаг был он же.
Вообще-то мне не надо было здесь показываться, Джефри, в теории, и знать был не должен, что это мой заказ. Я хотела остаться для него просто инвестором и работодателем. Ладно. Что, интересно, он еще знает?