Шрифт:
«Извратил пути мои и растерзал меня, привел меня в ничто.»
(Плач. 3:11)
Мрак
– …Послушай, Вера, – сказала подруга.
– Слушаю, Даниэла, слушаю, – ответила я.
– Что я тебе хочу сказать…
– Ты уже сказала все, что можно.
Мы сидели по разные стороны нашего круглого кухонного стола – подруга спиной к холодильнику, лицом к окну, я напротив, вполоборота.
Передо мной тянулась столешница.
В левом углу стояла микроволновая печь – темная, как гробница Наполеона.
Справа поблескивал кофейный автомат.
В промежутке между ними чернел длинный провод от соковыжималки. стоящей еще правее.
Он завился странным образом, в форме символа «&».
Вероятно, это что-то означало.
– И что нельзя, – добавила я.
– Вера, мы с тобой взрослые девочки.
– Да уж еще какие.
– Но ты хоть поняла, что я тебе сказала?
Подруга взглянула выжидающе.
– Ну да, конечно, – ответила я. – Тезисно…
– Как Ленин в апреле! с броневика!
–…Мы с тобой замужем четверть века…
– И даже больше, – вставила Даниэла.
–…Мужья не гуляют…
– Это у кого как!
–…Но к нам равнодушны…
– Как и мы к ним!
–…А нам еще хочется жизни…
– Мы еще не умерли!
–…И секса…
– Который и есть жизнь!
– Верно, Вера!
Подруга кивнула.
– И в нашей ситуации у женщины остаются всего два варианта.
– Какие? – уточнила я.
– Или вибратор или любовник.
–…Но…
–…Вибратор – скучно, любовник – хлопотно.
– И потому дальше – один мрак.
Я перевела дыхание, вздохнула глубоко.
– Да нихера!
Даниэла взяла бокал с коньяком, выпила одним махом, выдохнула еще глубже.
– Запреты выдумали попы, которые постановили, что секс допустим лишь для продолжения рода.
Где-то вдалеке: в соседней квартире, или даже в соседнем подъезде -кто-то на кого-то закричал, надрывно и жутко, как умеет лишь быдло из Нижегородки.
– И подхватили коммунисты – такие же сволочи, только без крестов.
Я не ответила.
Подруга отличалась столь радикальным мышлением, что учительницы младших классов молча плакали, запершись в служебном туалете.
– А на самом деле секс – это просто простое удовольствие.
Я прислушалась к сторонним звукам.
Муж отсутствовал в командировке, сын где-то таскался, в квартире не было никого, кроме нас.
Никто не мог ничего услышать.
Но что-то исподволь пилило душу.
– Мать и сын – особая материя. Он ее плоть! Часть ее самой. Или ты не согласна?
– Согласна, – сказала я, вспомнив свои роды.
Пройти через такой ад могли назначить лишь дьяволы.
С муками, болью и кровью я выбросила из себя кусок своей плоти, отправила в отдельную жизнь.
Было неясно, правильно ли я сделала, отделив его от себя.
– Так и вот…
– В жёпе бегемот! – вклинилась я.
Бутылка простого «Курвуазье» наконец оказала действие.
Я поплыла над пространством, временем и зашлифованными отношениями между людьми.
Я ощутила себя всеблагой и вседозволенной, как некий господь бог – в которого я, образованная и умная, никогда не верила.
–…Если он в бессознании трогал твою грудь…
Даниэлу было невозможно сбить с темы.
–…Так неужели этого нельзя сейчас!
– Но послушай теперь ты меня, – я подняла руку.
– А что слушать? Твоему сыну двадцать лет.
– А вот если бы у тебя самой была не дочь, а сын, – возразила я. – Ты бы сделала то, что советуешь мне?
– Вера!..
Подруга вздохнула так глубоко, что вздрогнули монолитные стены.
–…Цитируешь Геббельса?
– А кто такой Геббельс? – спросила я.
– Министр пропаганды третьего Рейха. Мой муж повернут на той истории, все мозги мне просверлил.
– Так и что сказал твой Геббельс?
– Что критик всегда должен быть готов занять позицию критикуемого.
– Умные слова, – я кивнула. – Но ты меня не критикуешь, только советуешь.
– Но я тебе отвечу, – продолжила Даниэла. – Если бы у меня был сын, а не дочь…
В передней затрезвонило.
Я встала и бесшумно пошла взглянуть, кого там принесли черти.
– Шучу, шучу!
Подруга засмеялась вслед.
– Ты что – подумала, я серьезно?
Искривленная глазком, за дверью пучилась соседка по подъезду.
У ее недоумка сына постоянно возникали проблемы в академии, где проректором работал мой бывший одноклассник.
Разумеется, открывать я не собиралась.
– Сама понимаешь, у пьяной женщины язык – как помело, – добавила Даниэла, когда я вернулась на кухню.
* * *
Вечер плавно перешел в ночь.
Вокруг все стихло.
Муж – как обычно в последнее время – отсутствовал.
Его командировки стали затяжными, хотя вряд ли там имелись какие-то женщины.
За стеной в своей комнате щелкал клавишами сын.
Окно спальни – давно охолодевшей для нас с мужем – смотрело на окраинный район под названием «Черниковка».
По ночам там сверкали огни, облака отражали городской свет.