Шрифт:
Осень ранит мне душу.
Я жду ее задолго до срока – со слегка остывающих ночей еще теплого августа, с редких желтых отметин в еще зеленой листве.
Вообще-то я ее не люблю. Она напоминает мне, что кончился короткий праздник лета и что тело, не успевшее как следует надышаться за несколько жарких недель, надо прятать обратно в душные одежды. Когда я шагаю по шуршащим осенним улицам, то всякий раз меня преследует детский, совершенно серьезный страх: мне кажется, будто листья осыпались навсегда и новые уже никогда не вырастут, и вокруг навеки останутся только черные, голые ветки как знак близкой зимы. А я ненавижу зиму; я очень страдаю от холода и с радостью уехала бы отсюда куда-нибудь в Австралию. Но туда, говорят, пускают только незамужних женщин.
И еще – осень тревожит мена недосказанной тайной. Каким-то трепетным, невнятным и грустным обещанием, которое никогда не выполняется, хотя и кажется искренним каждый раз. Она заползает в меня и скребется изнутри, царапается вкрадчивыми коготками. Хочется бежать от нее, но я знаю, что это бесполезно: осень вселяется в меня саму, а от себя не убежишь даже в Австралию.
Я не люблю осени. Но все-таки каждый год с томленьем жду ее прихода.
Так человек раньше времени пытается сорвать коросту с подживающей раны – муча себя и одновременно замирая от особой, сладостной и манящей боли.
Почему все отпечаталось в моей памяти так прочно?
Ведь тому давнему, зовущему меня в осень, минуло столько лет, что я боюсь называть цифру, не желая признаваться себе в своем нынешнем возрасте…
Не знаю, как это случается у других. Но, по-моему, в принципе у всех одинаково. И первая любовь приходит не по нашей воле, а лишь когда ей самой настанет время. Нам, конечно, кажется, будто мы действуем осознанно, ведь рядом возникает совершенно необыкновенный человек, он вспыхивает как солнце, – нет, ярче солнца! – и его нельзя не полюбить. «С первого взгляда», как принято писать в пошлых романах. Но это не так. Любовь просыпается сама и, управляя нами, заставляет влюбиться практически в первого, кто попадется на глаза.
Я рассуждаю о зарождении первой любви с такой уверенностью, точно испытала ее на себе. Хотя, если говорить честно, у меня самой ничего подобного не было, далеко не каждого балует судьба. Но теперь я знаю, что и со стороны можно все видеть и обо всем судить – настолько прозрачно совершается это таинство.
Миша учился в нашей школе, только классом старше. И вот я-то и оказалась для него тем случайным человеком – в самом конце; уже перед выпускными экзаменами.
Мне стыдно, что я так мало придавала всему значения – но совершенно не помню, как мы познакомились. Наверное, он просто уронил на меня свой первый проснувшийся взгляд, и… И понеслось само собой и, конечно, повторило тысячи раз обкатанную историю, но он не хотел о том думать. Ему казалось, будто все происходит в первый раз с ним, счастливо избранным из всего человечества, что только он испытал такое чудо: встретил, увидел, полюбил…
Миша сдавал школьные экзамены и тут же напряженно готовился к институту, но мы встречались с ним каждый день. Он писал мне стихи – смешные и трогательные. Я их, к сожалению, не сохранила, поскольку, как уже говорила, относилась этому совершенно несерьезно. Помню только, однажды он принес мне стих, где четыре или пять раз было повторено мое имя в первых буквах строк: «Алла, Алла, Алла…» А в другом так же читалось: «Я тебя люблю».
Мы гуляли с Мишей весь июнь. С позиции нынешних акселератов, ясной мне по суждениям дочери, наше времяпровождение было невинным до глупости: он меня ни разу не поцеловал; у него, кажется, даже не возникало желаний. Для счастья Мише было достаточно сознания, что я существую на свете. Эта простая мысль наполняла его летучей радостью, он излучал свет, какого я потом уже больше никогда и ни в ком не видела…
Впрочем, это теперь я так рассуждаю, научившись ценить бесценное, а тогда была дура набитая и, конечно, ничего не понимала. Мне льстило, что взрослый человек – год разницы в школе всегда кажется серьезной мерой! – заинтересован моей персоной, но не более. Мое время тогда еще не подошло. Я самая обыкновенная, зеркало никогда не поднимает моего настроения, но вся школа, то есть мальчишечья ее часть, почему-то считала меня страшно красивой. И девчонкой я без размышлений приняла на ум, что я красавица – следовательно, спешить некуда, впереди богатый выбор.
Экзамены кончились незаметно – для меня, во всяком случае. Миша мечтал танцевать со мной всю последнюю ночь детства, но директор школы не пустил нас с подругами на их выпускной вечер. А потом он простился со мною, так и не поцеловав, и уехал учиться в другой город.
Конец ознакомительного фрагмента.