American’eц(Жизнь и удивительные приключения авантюриста графа Фёдора Ивановича Толстого)
Шрифт:
К чёрту сегодня всё! Надо развеяться. Просто необходимо! Очень кстати обер-гофмаршал Нарышкин приглашал в свой загородный особняк – вот и славно, там всегда весело и необычно. Надо, надо прокатиться по Петергофской дороге, а у Нарышкина хорошенько душу отвести. Тем более недолго уже осталось Николаю Петровичу обретаться в столице: скоро он оставит Петербург, отправится в немыслимую даль – и кто знает, что ждёт в той дали и что будет потом?
К чёрту, к чёрту все дела! Продолжая разглядывать своё отражение, Резанов нащупал массивную золотую кисть, которой заканчивался
После утреннего туалета и неспешного завтрака Николаю Петровичу удалось пару часов вздремнуть. Удивительным образом после того, как он решил не ездить сегодня в должность, – дурные мысли вылетели из головы, на душе заметно полегчало, а сон пришёл глубокий, и видения не тревожили.
В середине дня посвежевший обер-прокурор долго принимал ванну и находился в благостном расположении духа, когда цирюльник занялся его бритьём и причёской, а дворецкий доложил о том, что прибыл Огонь-Догановский.
– Зови! – велел Николай Петрович и так нетерпеливо заёрзал в кресле, что цирюльник убрал руку с бритвой от греха подальше.
Резанов ждал появления Поляка – в разговорах с британцами и для себя он тоже использовал это прозвище. Несколько времени назад Василию Семёновичу было дано деликатное поручение, и как раз настала пора отчитываться.
Николай Петрович предвкушал захватывающий рассказ, ибо рассказчиком Поляк был знатным: он ухитрялся вполне достоверный сюжет окружить такими живописными и зачастую выдуманными подробностями, что даже самый заурядный случай превращался в захватывающее событие. А сегодняшнему случаю полагалось быть никак не заурядным, напротив – из ряда вон!
Тем более огорчительным стало появление Василия Семёновича. Бывший драгун, обычно щеголявший военной выправкой, вошёл с понурым видом, и Николай Петрович сразу понял: дело сорвалось.
– Ну, здравствуй, любезный! – грозным тоном произнёс обер-прокурор и снова напугал цирюльника ёрзаньем: теперь он усаживался так, чтобы казаться повыше, словно в Сенате. – Какие новости?
Огонь-Догановский скользнул взглядом по согбенной спине цирюльника, который заново намыливал щёки хозяина, и начал:
– Тут с князем Львовым, не доезжая Петербурга, неприятность вышла…
– Да что ты мямлишь? – хмуро процедил Николай Петрович. – Говори толком! Какая неприятность?
– Сергей Лаврентьевич ехал из Москвы, вёз француза Гарнерена, который на шаре воздушном полететь должен…
– Знаю! Дальше, дальше!
– Откуда ни возьмись, напали на них лихие людишки, четверо. Самые здоровые, каких только себе представить можно…
– И что? Перепало князю? А француз, небось, от страха в штаны наложил, так?
– Так, – Василий Семёнович вздохнул, – да не так. Сперва Гарнерен пытался поклажу спасти – вот и получил от души. Не слишком сильно, но чтобы навсегда запомнил. Князь выскочил, с ним тоже потолковали, и всё бы ничего… Только порубили разбойничков-то.
– Что ты городишь? – Николай Петрович нахмурился ещё больше. –
– Разбойнички вовсе не мои, – шляхтич укоризненно показал глазами на цирюльника, – но злодеи знатные, клейма ставить негде. Только появился какой-то американец, виртуозный фехтовальщик, и в минуту положил троих. Главный чудом ушёл…
– Американец?! – почти крикнул обер-прокурор и вскочил. – Пшёл вон! – велел он цирюльнику, вырвал у него полотенце и резкими движениями стал стирать с лица мыльную пену. – Жди, после позову… А ты, любезный, расскажи-ка мне всё ещё раз с самого начала. Да побойся ерунду болтать, не зли меня лучше!
Оставшись наедине с обер-прокурором, Огонь-Догановский говорил уже без опаски.
Дело поручил ему Николай Петрович нехитрое: подкараулить князя Львова с Гарнереном, хорошенько припугнуть обоих, а воздушный шар изрезать и амуницию повредить. Старого генерала, понятно, на испуг не возьмёшь, но история должна получиться совершенно некрасивая. Соплеменники побитого француза увидят лишний раз, что их в России не жалуют, а полёт в любом случае сделается невозможным…
…и это главное: молодой горячий государь не станет ждать, пока починят шар – даже если окажется Гарнерен таким настырным. Отменит Александр Павлович высочайшее разрешение на полёт и велит деньги за билеты вернуть. А там уже близкое окружение подскажет, что наплёл ему князь Львов с три короба про героического воздухоплавателя да про путешествия по небу. Враки всё это, и с французами дело иметь ни к чему: далеко пока человеку до птицы, аппараты летательные несовершенны… Права была государева бабушка Екатерина, когда называла аэроманию бесплодной и ненужной!
А князь Львов, помимо хорошей оплеухи с крушением очередной его выдумки, получит ещё хороший урок. Нечего якшаться с французами и против англичан выступать! Он же при каждом удобном случае ввернуть норовит: мол, Британия – исконный враг России, даже не с петровских времён, а со времён царя Иоанна Грозного ещё! Вот Франция, говорит князь, другое дело: сколько с французами нас ни стравливали, а всё одно – союзники они нам. Родственные души…
Выжил старик из ума, одно слово. Лезет поперёк дороги, мешает политике – и по карману крепко бьёт тем, у кого с британцами свои дела. Николаю Петровичу, например, бьёт по карману. А Николай Петрович этого очень не любит.
– Я же не абы кого, я Кривого послал, – оправдывался Огонь-Догановский, – и он с собою лучших взял. По ним верёвка давно плакала, никакого чёрта не боялись! И место выбрали – лучше не придумаешь. Ну всё как по маслу! Надо же было американцу откуда-то вылезти…
Резанов отшвырнул полотенце и рявкнул:
– Что ты заладил! Американец, американец… Это Кривой тебе сказал, что на них напал американец? А он откуда знает?
– Тот сам так назвался.
– По-русски?!
– По-русски, Николай Петрович. Откуда Кривому по-английски понимать? С виду, сказал, дворянин – при шпаге. И по-нашему говорит чисто.