Америциевый ключ
Шрифт:
– Я думала, у тебя всегда запасен последний.
– Дело не в фокусах, а в том, чьи руки их выполняют, - устало улыбнулся Ганзель, - Кажется, фокусник слишком постарел за эти годы. Стал глуп и рассеян. Извини.
– И нет ни одной мысли?
– Нет. Даже будь у меня кинжал, я ничего бы не смог противопоставить этому здоровяку. Не та весовая категория. Может, в этот раз твой талант нас выручит? Нет ли у тебя, часом, какого-нибудь чудодейственного гено-зелья? Такого, чтоб погрузить его в летаргический сон?
Греттель молча продемонстрировала пустые руки. Бледные ладони, расчерченные папиллярными линиями, выглядели лепестками какого-то причудливого ночного цветка.
– В следующий раз я непременно захвачу в театр несессер, набитый колбами с генетическими проклятьями.
– По-моему, из тебя получится совершенно отвратительное варенье, - с чувством сказал Ганзель, - Едкое и пропитанное сарказмом. Сын Карла наверняка заработает изжогу.
– Ты умеешь утешить, братец.
– Кажется, сейчас это единственное, что я умею.
Ганзель сел на пол клетки, обхватив себя за колени. От глухой тоски, рождавшейся где-то под желудком, хотелось громко застонать. Он и застонал бы, не сиди рядом Греттель. Ни к чему ей видеть отчаянье старшего брата. Пусть думает, что у него остался хоть один фокус в запасе. Что сильный и ловкий братец Ганзель вновь вытащит свою безрассудную сестрицу из очередного переплета. Так, как он это умеет. Ведь для чего еще геноведьмам нужны старшие братья?..
* * *
На восьмой день сын Карла вернулся с охоты раньше обычного. Ганзель давно научился распознавать звук приближающегося двигателя – иных звуков здесь, над Вальтербургом, не было. В этот раз звук показался ему резким, дергающимся, не таким, как прежде. И вибрация тяжелых шагов сына Карла была иной. Едва ощутив ее, Ганзель рефлекторно вскочил. Сердце, прежде бившееся ровно и отчетливо, сорвалось с ритма и издало дробь, столь прерывистую, что могло бы заменить безумный тромбон в оркестровой яме «Театра плачущих кукол».
– Вернулся, - кратко сказала Греттель сама себе.
«И, кажется, вернулся не в духе», - добавил мысленно Ганзель.
Догадка оказалась верной. Сын Карла так спешил забраться в дом, что едва не сорвал с петель хлипкую для такой махины дверь. Он немного пошатывался, а когда миновал порог, Ганзель обратил внимание на отвратительный запах, пробравшийся внутрь быстрее своего носителя. Но теперь это был не запах пота и машинного масла. Это был запах паленого волоса.
От головы сына Карла все еще валил пар. Рыжих волос на ней почти не осталось, вместо них зияли багровые проплешины, окруженные еще курящимися венчиками черно-ржавого цвета. Толстяк выглядел так, словно засунул голову в полыхающую печь. Кожа на лице вздулась и побагровела, отчего глаза казались еще меньше,
Кажется, охота этой ночью выдалась для сына Карла неудачной. Он был без добычи.
– Свечи… - едва разборчиво пробормотал толстяк, пошатываясь и бессмысленно водя из стороны в сторону еще дымящейся головой, - Слишком много свечей…
Ганзель не знал, про какие свечи тот бормочет, но, судя по оставленным отметинам, предположил, что речь идет о ручном огнемете. Судя по всему, очередная жертва любителя варенья оказался достаточно смела, чтоб дать ему отпор. И достаточно хорошо вооружена.
– Ганзель! – он и не заметил, как Греттель оказалась возле него, - Он сейчас должен быть невероятно голоден. Ты понимаешь, что это значит?
Ганзель молча кивнул. Что ж тут непонятного…
Это означает, что сын Карла возьмется за еду. А они вот-вот превратятся в остатки алой жижи, прилипшие ко дну миски.
– Слушай… - торопливо заговорила Греттель, - Возможно, у нас есть шанс. Это лишь догадка, но… Ничего другого не остается.
– Самое время для средства последнего шанса, - процедил Ганзель, наблюдая за тем, как сын Карла, пошатываясь и неразборчиво бубня себе под нос, приближается к клетке.
– Надо не давать ему есть.
– Что?
Он недоуменно уставился на сестру. Не похоже, чтоб Греттель шутила.
– Не давать ему есть! Как можно дольше!
– Да как, черт возьми?
– Не знаю. Но больше ничего не остается. Надо заставить его голодать, понимаешь?
– Не думаю, что у меня под рукой есть что-то, способное отбить у этой бездонной бочки аппетит…
Сын Карла добрался до клетки. Он шатался и задевал разбросанный по дому хлам, но Ганзель сомневался, что силы у него убавилось.
– Варенье, - прогудел сын Карла, облизывая запекшиеся от жара губы, в голосе его появилась пугающая страсть, - Варенье! Сладкое. Вкусное.
Он открыл дверь клетки. Ганзель готовился к этому на протяжении последних часов. И бросился вперед, едва только решетчатая дверь со скрежетом отворилась.
Последний трюк старого фокусника, сестрица.
Может, у него удалось бы, будь тело лет на десять моложе. Будь в нем больше сил и меньше искаженного генокода. Или окажись он попросту удачливее.
Огромная ладонь сына Карла встретила его в дверном проеме. Она лишь со стороны казалась мягкой. От ее удара у Ганзеля зазвенели зубы, а мир на несколько мгновений померк перед глазами, обратившись одной бесконечной солнечно-черной спиралью. Сила удара была такова, что его отшвырнуло вглубь клетки и припечатало о прутья решетки. Опираясь на них, чтоб не упасть, ощущая текущую по подбородку горячую кровь, Ганзель подумал, что в который раз недооценил противника. Сын Карла должен был привыкнуть к тому, что варенье умеет сопротивляться.