Америциевый ключ
Шрифт:
Сел толстяк на удивление мягко, винт на его спине вращался все медленнее, пока совсем не остановился, и только тогда Ганзель вздохнул, ощутив себя в безопасности. Несмотря на то, что их с Греттель судьба все еще виделась отнюдь не в радужном свете, он чувствовал себя спокойнее, находясь на твердой земле и без лопастей огромной мясорубки, вращающихся над ухом.
Судя по тому, как легко сын Карла отворил дверь и вошел внутрь, он и в самом деле обитал тут. В этом у Ганзеля не осталось никаких сомнений, как только он увидел интерьер. Или то, что им служило. Сумрачное, погруженное в вечный полумрак, помещение скорее походило на склад, который кто-то много лет, без всякой системы и смысла, забивал первыми попавшимися
Единственным, что не производило впечатления вещи со свалки, был, к удивлению Ганзеля, автоклав, возвышавшийся почти в центре помещения. Его хромированные бока не знали ни ржавчины, ни вмятин, что удивительным образом контрастировало со всем прочим. Автоклав выглядел архаичным и едва ли мог тягаться со своими коллегами из лаборатории Греттель – просто большая металлическая бочка с толстой герметичной крышкой, от которой отходили толстые и тонкие жилы трубопровода неясного предназначения. Все здесь было усеяно многочисленными вентилями, запорными клапанами, насосами и кранами, в целом напоминая необычайно сложный перегонный куб. Судя по его блеску и отсутствию пыли, аппарат не раз использовался, но сейчас Ганзель даже не собирался размышлять, зачем. Его волновали совсем другие вопросы. Кроме того, он заметил клетки.
Клеток было много, всех возможных размеров, и занимали они существенную часть площади дома. Судя по всему, сын Карла любил гостей.
«Может, все не так скверно, как мне показалось сперва? – подумал Ганзель, разглядывая ряды ржавых клеток, - Этот сын Карла не похож на кровожадное существо. Примитивное, тупое, но не кровожадное. И он не убил нас, хотя имел все возможности превратить в размазанный по мостовой паштет. Значит, здесь кроется что-то другое. Что ему вообще может понадобиться от нас? Едва ли выкуп – он не похож на человека, знающего цену деньгам, да и вообще едва ли этот отшельник когда-то держал их в руках. Еще меньше он похож на геномага, которому требуются образцы для бесчеловечных опытов. А похож он на хмурого и не отличающегося умом одинокого толстяка, который вынужден ютиться вдали от людей, в своем железном гнезде посреди пустой крыши. На отверженного обществом мула, который часами в одиночестве бороздит небо над городом. На человека, у которого никогда не было ни друзей, ни даже собеседников… Диминуция хроматина, да я, никак, начинаю ему сочувствовать?..»
Сын Карла со своей ношей прошествовал до самого конца ряда клеток, что-то неразборчиво бормоча себе под нос, точно взыскательный эстет оценивающий подходящее место для своего последнего приобретения. Клетка быстро была найдена, и при виде нее Ганзель испытал укол разочарования – сооружение это, достаточного размера для двух человек, выглядело вполне прочным и основательным, к тому же, снабженным запором, который невозможно было отпереть изнутри.
Сын Карла легко швырнул свою ношу в клетку, без злости, но и без пиетета. Ганзель успел перекатиться и смягчить своим телом падение Греттель. Кажется, ему это удалось, Греттель лишь негромко вскрикнула, скорее от испуга, чем от боли. Дверь клетки мгновенно захлопнулась, снаружи щелкнул массивный, примитивного устройства, запор. Который, как с сожалением отметил Ганзель, еще недостаточно был облюбован ржавчиной, чтоб подчиниться грубой физической силе.
– Очень гостеприимно… - пробормотал Ганзель, поднимаясь на ноги. После затяжного полета над крышами его все еще немного мутило, руки и ноги порядком затекли, - Может, начнем с чая?..
Сын Карла даже не взглянул на него. Защелкнув замок, он мгновенно потерял интерес к своим гостям, что, на взгляд Ганзеля, было весьма невежливо. Впрочем, едва ли можно быстро освоить законы гостеприимства, если обитаешь на крыше. А ржавая клетка, если подумать, не самая плохая альтернатива гостевому креслу. Пока они летели над городом, в голову Ганзеля с подавляющей неуклонностью приходили совсем иные альтернативы.
– Эй, ты! – сказал он громко, - Ты – сын Карла, верно?
Толстяк что-то неразборчиво прогудел. Его маленькие глазки, несоразмерные огромной, поросшей рыжим волосом, голове, были тусклы и невыразительны. По крайней мере, в них явно не было того отблеска радости, что свойственен радушному хозяину при виде гостей. Кроме того, в них не было ни ума, ни чувства. В них, кажется, вообще ничего не было – просто маленькие мутные глазки, никуда не ведущие и ничего не отображающие.
– Слушай, нам надо объясниться, - произнес Ганзель наиболее дружелюбным тоном, потирая ушибленное при падании плечо, - Тот человек, что передал нас тебе, он поступил неправильно. Надеюсь, в скором времени мне даже удастся убедить его в этом. Он захватил нас против нашей воли, меня и мою сестру. Я не знаю, зачем он распорядился отдать нас тебе, но уверен, что мы можем обернуть это обстоятельство к всеобщей выгоде…
– Умхмхмхум… - промычал сын Карла равнодушно. С того момента, как был закрыт замок, он потерял к своим гостям всякий интерес, точно они мгновенно сделались из одушевленных существ мебелью или предметами интерьера.
– Мы с сестрой – не последние люди в Вальтербурге, - терпеливо продолжал Ганзель, - Она – известная во всем королевстве геноведьма. Ты ведь знаешь, что это такое? Это значит, у нас есть деньги, а еще множество самых ценных генетических зелий, которые ты не раздобудешь даже за золото. Мы сможем хорошо заплатить, если ты выпустишь нас. Очень хорошо. Возможно, ты сможешь купить себе пристойный дом и жить, как обычные люди, внизу.
Кажется, сын Карла его не понимал. Душа слабоумного ребенка, запертая в теле великана, едва ли улавливала смысл его слов.
– Деньги. Тебе нужны деньги? – воскликнул Ганзель, - Деньги? Еда? Дом?
Сын Карла замотал рыжей головой. Слипшиеся в единое целое волосы напоминали коросту ржавчины. Но Ганзель не собирался так просто от него отставать.
– Что тогда? Зелья? Тебе нужны зелья, сын Карла?
Снова угрюмое мотание головой. Взгляд сына Карла был взглядом сердитого ребенка, но от него веяло чем-то нехорошим, тем, чего нет в детских глазах.
– Тогда что тебе надо?
Сын Карла задумался. Кажется, впервые за все время их недолго знакомства. Ганзелю показалось, что в безразличных и сонных глазах толстяка на миг промелькнуло что-то живое, даже плотоядное.
– Варенье.
– Что?.. – не понял Ганзель.
– Варенье! – рявкнул сын Карла так, что Ганзель отпрыгнул от решетки, - Вкусное варенье. Сладкое.
– У нас нет варенья, - осторожно сказал Ганзель, демонстрируя пустые ладони.
– Пустяки, - неожиданно сказал сын Карла, - Дело обыденное.
Несмотря на то, что это была единственная осмысленная фраза, произнесенная им, Ганзелю показалось, что сын Карла не понимает ее смысла. Просто повторяет, как единожды заведенная игрушка, раз за разом прокручивающая старую пластинку.
Ганзель мысленно застонал. Пожалуй, даже переговоры со старым пауком Варравой были бы проще. Тот был подлецом и скрягой, но, по крайней мере, ясно сознавал происходящее и здраво оценивал свою выгоду. Не исключено, что с ним можно было бы сторговаться за свободу. Но как донести смысл сказанного до огромного безразличного ребенка?