Америциевый ключ
Шрифт:
Ганзель вспомнил про холодную индюшку, но не сделал и шага в сторону кухни. Аппетит отчего-то пропал начисто. Словно все неприятные мысли и предчувствия оказались в желудке и теперь неспешно там переваривались.
– Я собираю наш багаж, сестрица? – спросил он громко, чтобы привлечь ее блуждающее в неведомых мирах внимание, - Если поспешим, успеем добраться через три дня в Офир – при попутном ветре. Или даже в Сильдавию.
– Что? – ее глаза заморгали.
– Время паковать вещи. Я не знаю, что ты натворила в этот раз, но отчего-то испытываю нестерпимое желание
– Интересное желание, - без всякого выражения обронила она.
– Нам столько раз приходилось бежать из города в город, из одного королевства в другое, что это стало рефлексом, - пояснил Ганзель, - И в этот раз, мне чудится, уже время затягивать походные сапоги. Ну или ты можешь убедить меня в том, что я не прав.
– Ты прав, братец. Этот город в любой момент может стать крайне неудачным местом.
– Тогда чего мы ждем? Бросим дом, к которому привыкли, скарб, который заработали годами работы, привычки, которыми успели обрасти – и бежим сломя голову к городским воротам!
Злости в его голосе было достаточно, чтоб растопить вечно окружавший Греттель лед. И на миг из-под равнодушной личины геноведьмы выглянуло совсем другое лицо – растерянной девочки, быстро моргающей большими прозрачными глазами.
– Не успеем, - сказала эта девочка, беспомощно качая головой, - Пройдет не меньше трех дней, прежде чем мы покинем королевство Гунналанд. А если ветер будет в нашу сторону…
– Хорошо. Мы остаемся. Тогда будь любезна объяснить мне, свидетелем чего я стал.
Она взглянула ему прямо в глаза. И хоть взгляд Греттель был ему знаком, тело рефлекторно дернулось. Не каждому по силам выдержать взгляд геноведьмы.
– Свидетелем глупости, братец. А еще – недальновидности, самонадеянности, тщеславия и беспринципности.
– Ого. Богатый багаж, как для старого «шарманщика».
– При чем тут папаша Арло? Я говорю про себя. А он виновен лишь в том, что слишком человек. Это простительный грех.
Она стиснула зубы так, что Ганзелю послышался скрип. Под тонкой бледной кожей возникли острые желваки.
– Вы действительно сделали это? Геноведьма и выживший из ума «шарманщик»? Создали полу-человека полу-растение? И позволили ему жить не в лабораторной клетке, а среди людей?
– Да, - просто сказала Греттель.
Испытывают ли геноведьмы раскаяние? Ганзель не знал этого. Но надеялся, что испытывают.
– Ферменты рестриктазы! – Ганзель, сам того не заметив, сломал подлокотник старого кресла, - Это безответственно даже для тебя, сестрица!
– Сегодня я не совершила бы такой ошибки. Но семь лет назад…
– Зачем ты сотворила подобное существо?
Греттель пожала плечами, а губы ее на миг сложились в грустную полу-усмешку.
– Потому что могла. Мне показалось это увлекательным опытом. Взять причудливое, не имеющее генетических аналогов, растение, и попытаться вылепить из него человека. Так, должно быть, юные боги играются с глиняными фигурками. Это сложно объяснить.
Это… как вызов собственным силам. Попытка сотворить нечто столь причудливое, что оно стало бы вызовом
– В королевской кунсткамере, несомненно, нашлось бы место для такого экспоната!
– Я предупреждала старика о том, что рефлексы и инстинкты подобного организма непредсказуемы, что образ его мыслей может быть нам непонятен. Но он не слушал. Он так хотел сына. А я не слушала голоса разума.
Ну конечно. Геноведьмы часто не слышат – ни людей, ни голоса разума. Ганзель прошелся по испачканному ковру, без всякого смысла глядя себе под ноги. На ковре не было ничего, кроме пыльных пятен – напоминании о папаше Арло.
– Что за ключ вы поминали все время, сестрица?
– Особый ключ папаши Арло. Корпус из экранирующего металла, а внутри особый америциевый сплав, период полураспада – восемь тысяч лет. Его изотопы, распадаясь, испускают особую последовательность альфа-частиц, служащую кодом для замка.
– Для какого замка? От камина?
– Да. Его камин – никакой не камин. Камин лишь нарисован на холсте. За ним располагается вход в подземное хранилище, своеобразный саркофаг. Очень хорошо защищенное и спрятанное. И, по счастью, достаточно хорошо забытое. Скажем так, даже слухи о его существовании слышали всего несколько человек в этом городе.
– И что спрятано у старого дурака в камине? – спросил Ганзель мрачно, - Коллекция вересковых трубов? Запасные подштанники?
Ему очень не хотелось задавать этот вопрос. Он помнил испуг старика и кипящую ртуть в глазах сестры. Когда геномаги выказывают такие эмоции, обычному человеку остается лишь одно – во весь опор мчаться к городским воротам, и дальше, до тех пор, пока шпили Вальтербурга не скроются на горизонте. Но, кажется, для этого уже поздно.
– Ты уверен, что хочешь знать, братец?
– вяло спросила Греттель.
– Нет, - честно сказал он, - Но, кажется, придется. Так что хранят за камином «шарманщики», сестрица? Кажется, речь идет не о пригоршне угольков, так ведь?
– За камином в каморке папаши Арло – самая большая по эту сторону океана коллекция модифицированных вирусных инфекций и возбудителей генетических заболеваний.
Ганзелю показалось, что он ослышался. Ему хотелось ослышаться. Но геноведьмы редко ошибаются. И никогда не оговариваются.
– Что-что?..
– Военные разработки и гражданские, - спокойно добавила Греттель, - Самые разные. Бубонная чума, гено-герпес, черный энцефалит, нео-проказа, собачья лихорадка, нейро-оспа, лихорадка денге и еще тысячи разных штаммов. Некоторым сотни лет, они выведены в довоенные времена. Но есть и свежие разработки. Чьи-то неудачные опыты и злые шутки, малоизученные культуры и паразитические виды. Словом, все, что оказалось слишком опасным, чтоб существовать вне стерильной пробирки. И все, что нашел папаша Арло.