Америциевый ключ
Шрифт:
Взгляд Греттель мгновенно сделался осмысленным, стоило Ганзелю войти в комнату. Сейчас он был не блестящим, как накануне, а матовым, равнодушным. Ложилась ли она спать этой ночью? Ганзель в этом сомневался.
– Ты поздно. Я беспокоилась за тебя, братец.
– Даже больше, чем за нестерильную пробирку?
Геноведьмы не обладают умением изображать укоризну, используя лишь взгляд и мимические мышцы, но Греттель каким-то образом удалась достаточно точная ее эмуляция. Ганзель рухнул в кресло без подлокотника, едва не раздавив его, и стал сдирать с себя отсыревшую уличную одежду.
– Дьявольская
– У него очень прочная эктодермическая оболочка.
– …а стружку использую для кошачьего туалета!
Греттель молча наблюдала за тем, как он швыряет на пол плащ.
– Ты не нашел его.
– Удивительно точное, логичное и уместное наблюдение, - проворчал Ганзель, вытирая с лица колючую ночную морось, - Которое я определенно не могу опровергнуть. Как видишь, я с пустыми руками.
Греттель молчала. Если ей и хотелось что-то спросить, внешне это никак не проявлялось. Ганзель вздохнул. Он знал, что ему в любом случае придется все рассказать, с вопросами или без.
– Во времена моей молодости ночные прогулки доставляли большее удовольствие, - пробормотал он, растирая ноющие колени. Впрочем, жаловались не только они. Жаловалось все тело. Когда-то сильное и выносливое, теперь оно ощущалось тряпкой, которую вывесили на ночь за окно, и лишь теперь вернули в дом – измочаленную, вымокшую, грязную.
«Акула и в самом деле постарела, - подумал он с каким-то брезгливым удивлением, - Только отказывается признаться в этом даже себе. Упрямая такая акула, глупая… Прочие рыбы по привычке сторонятся ее, потому что в ее пасти еще полно зубов, но мало кто знает, что она уже не представляет былой опасности. Страх перед ней основан лишь на привычке. Но рано или поздно найдется кто-то, кто попытается испытать хладнокровного океанского хищника на прочность. И победит. А потом…»
У акул, вспомнилось Ганзелю, нет воздушного пузыря. Умирая, они не всплывают к поверхности кверху брюхом, как обычные рыбы, а тихо погружаются в непроглядные океанские глубины, к самому дну. Он машинально задумался о том, сколько до дна осталось ему самому.
– Ганзель.
– Прости, задумался, - он скрыл свое замешательство смущенным смешком, - Нет, я не видел Бруттино этой ночью.
– Но что-то нашел? – неопределенно спросила Греттель.
– С каждым днем нахожу, что Вальтербург делается все опаснее и грязнее. А может, это его обитатели делаются все страшнее и уродливее с каждым поколением. Семь лет назад мулов было куда меньше, а сейчас ими кишат улицы. Многоголовые, с экзоскелетом или перьями, паукообразные, похожие на слизней… Удивительно, какая только дрянь не липнет к человеческому генокоду. Рыбьи тела с выпирающими щупальцами, тысячеглазые чудовища, больше похожие на сороконожек, чем на людей. Что творится со здешним генофондом?..
– Он умирает, - равнодушно сказала Греттель, - Неуклонно вырождается. И нам лучше поторопиться, если мы хотим, чтоб было, чему вырождаться.
– Да, - сказал Ганзель, массируя виски, - Я помню. Головастики.
– Угу.
– Этой ночью я обошел добрую половину города. И не лучшую его половину. Знаешь, в молодости это отчего-то казалось забавным и не столь утомительным. Одним словом, я посетил множество мест, где квартерону лучше не появляться. Но куда вполне может заглянуть шляющийся безо всякой цели бездомный деревянный мальчишка. Первым делом навестил бордели. Начал с самых чистых, где шлюхи вполне похожи на женщин, особенно при неярком освещении, до самых паскудных и дешевых. Знаешь, где в моде по несколько вагин на одно тело, или обслуга вовсе представляет из себя амёб неопределенного пола... Мне казалось, молодежь любит такие места. Но не наш Бруттино. Интересно, какая у него система воспроизведения? Может, он равнодушен к женщинам?
– Не знаю, - только и сказала Греттель, - У меня остались лишь старые образцы, по которым непросто определить свойства его теперешнего повзрослевшего организма.
– Надеюсь, он размножается не опылением… - пробормотал Ганзель, - Тогда в этом городе прибавится проблем… Ладно. В общем, в борделях его нет. Я платил за расспросы щедрее, чем многие постоянные клиенты, но толком ничего не разнюхал.
– Помни, что его влекут не человеческие инстинкты, - напомнила Греттель, - Мы не знаем его устремлений и образа мыслей. И желания его могут не совпадать с обычными человеческими. Все желания, не только по части размножения.
– Выпить, набить брюхо и впрыснуть свой генетический материал в первый попавшийся генофонд, – вот и все желания обитателей этого города, вне зависимости от того, из какого они материала… - уверенно сказал Ганзель, - Поверь, это извечная часть нашей природы, которая не подвержена никаким мутациям.
– Ты ворчишь, как старый цверг.
– Имею на то право. Это ведь я целую ночь шатался по местам, куда королевские гвардейцы и днем стараются не заходить.
– В таком случае, надеюсь, твое любопытство распространялось не только на бордели.
Ганзель уставился на сестру с выражением преувеличенного удивления.
– Великая плазмогамия, Греттель, ты здорова? Мне показалось, я услышал сарказм!
– Исключено, - нарочито сухо отозвалась сестра, - За сарказм в моем случае отвечает рецессивный ген. Продолжай, пожалуйста, я постараюсь не мешать.
– Я был во многих местах. В грязных тавернах, где вместо мяса подают искусственно выращенные опухоли. В подпольных генетических лекарнях, где пациентов терзают примитивными инструментами, отрезая им клешни и клювы в попытке хоть немного приблизить их фенотип к человеческому. В притонах, где собирается чернь, которую изгоняют даже собратья-мулы. Проще говоря, я облазил все сточные канавы Вальтербурга. Все те места, куда стягиваются отверженные существа, не имеющие ни денег, ни крыши над головой. Деревянный человек должен был появиться в одном из них.
– Но не появился.
Ганзель развел руками.
– Или у него и в самом деле специфические вкусы по части достопримечательностей Вальтербурга, или он слишком незаметен. В любом случае, на мое желание щедро заплатить за информацию о разумном дереве толковых предложений не последовало. Впрочем, за ночь я получил три предложения расстаться с кошелем. Недопонимание рыночных отношений в этом городе, кажется, имеет глубокие корни…
Греттель приподняла бровь:
– Надеюсь, ты избежал невыгодного вложения капитала?