Америка off…
Шрифт:
— Пустите! — заработал парень локтями, коленями и прочими частями тела, выбираясь из плотной толпы ожидающих, горбоносых чернявых таксистов, настырно предлагающих свои услуги, и просто зевак. — Пустите меня! Расступитесь! Мэгги!.. Я ту-у-ут!..
— Се-е-е-ерж! — завопила девушка, бросая чемодан и кидаясь на шею Извекову. — Се-е-е-ерж!!!
В этот момент вся толпа, заполняющая просторное здание аэровокзала под завязку, словно испарилась, оставив прильнувших друг к другу молодых людей в одиночестве.
А разве могло быть иначе?
Эпилог
Чикаго, штат Иллинойс, небоскреб Сиэрс-Тауэр
16
Слава богу, что наконец-то закончилась эта хмарь и проглянуло солнце… Обрыдли уже слякоть и морось. «Посетите наш солнечный Чикаго — город пляжей и парков!» и белозубая ряшка Дэррила Хоупера, скалящаяся на всякого, читающего эту белиберду. А если уж ветерок с Мичигана… Слава богу, хоть солнышко выглянуло. Но это, похоже, уже повторение…
Майкл Воронофф (во времена оные Михаил Дмитриевич Воронов, без всяких там двойных «ф» на конце) еще разок взглянул на панораму залитого утренним солнцем города, отмытого ночным дождиком и сияющего новенькой игрушкой из супермаркета, и отошел от огромного, во всю стену окна. Красота красотой, а работа работой. Как там говорили в Союзе? «Работа не волк…» Нет, это, кажется, не совсем в тему…
Мишу Воронова привезли в Штаты в восьмилетнем возрасте, поэтому в тонкостях русского фольклора он разбирался довольно слабо. Да и вообще, кто в Одессе, особенно из тех, кто спал и видел, как бы очутиться где-нибудь — хоть в Израиле, хоть в Непале, но только подальше от ненаглядной родины, хорошо разбирался в русском фольклоре, ненавидимом всеми порами души? Это здесь все они льют крокодиловы слезы по ненаглядной России (по России, а не по Союзу Советских, не к ночи будь помянут) да распинаются на каждом шагу о мучающей день и ночь ностальгии… Майкл как раз тоски по родине не испытывал. По чему, скажите на милость, там тосковать? По соседям из гигантской и густонаселенной коммунальной квартиры, ведущим вечные позиционные войны из-за места на кухне и выключения света в местах общего пользования? По крикливым грубым воспитательницам и золотушным «сокамерникам» из детского сада на улице Карла Либкнехта, которую сейчас, говорят, опять переименовали в Греческую? По восемнадцатой средней школе, где даже в почти стопроцентно еврейском классе (вероятно, из-за не совсем еврейской фамилии) толстого и безответного Мишу дразнили «жиденком»?.. Вот просто так, туристом посетить бывший Союз, о котором старенькие родители до сих пор шипят сквозь зубы, радуясь каждой неприятности, постигающей то, что от него осталось, мистер Воронофф не отказался бы. Поглядеть на ту землю, где появился на свет, потрогать своими руками, проверить, правду ли говорили о ней предки…
О! «Сделал дело — гуляй смело». Вот это подходит больше, хотя гулять еще очень и очень рано…
Удобное эргономическое кресло удовлетворенно хрюкнуло, принимая в себя литой организм Майкла (именно литой, а не толстый: даром, что ли, ежемесячно тратятся сотни долларов на тренажерный зал и массажный кабинет?), а пальцы привычно нащупали клавиатуру…
Солнце давно переместилось на противоположную сторону небоскреба, и ни одного лучика уже не попадало в окно небольшого офиса на восемьдесят шестом этаже. Близилось обеденное время, но мистер Воронофф все никак не мог оторваться от монитора. Секретарша Мэри Ладдок — миловидная, разве что чуть полноватая крашеная блондинка двадцати восьми лет от роду с умопомрачительно длинными ногами (бог с вами, господа, никакого сексуального домогательства — одни лишь дружеские чувства) — уже несколько раз заглядывала к шефу, выразительно вздергивая искусно выщипанные бровки и морща прелестный носик.
Пора и честь знать! О! Еще одна русская фраза — еще четверть часа и придется обедать в одиночестве, а Мэри дня два-три будет дуться, как крыса на крупу… Нет, все-таки не крыса, а мышь. Все!
Решительным движением
— Мэ-э-эри! Вы еще не ушли, дорогая?
Кудрявая головка снова просунулась в дверь.
— Почти ушла, мистер Воронофф! — Негодованию секретарши не было предела. — Еще секунда, и вам пришлось бы меня догонять!
— Знали бы вы, как мне нравится вас догонять, моя милая…
Он не слукавил ни на йоту. Поглядеть сзади на Мэри Ладдок в движении было истинным удовольствием для любого существа мужского пола от семи до семидесяти включительно.
— Правда? — Девушка заметно смягчилась и появилась в кабинете во всей красе, во все свои баскетбольные шесть футов и четыре дюйма роста, к тому же почти на три фута (снизу) затянутая в прозрачный нейлон…
— Уф-ф!.. — не смог сдержать восторженного восклицания менеджер.
Как всегда при виде выдающейся во всех отношениях мисс Ладдок, ему показалось, что земля слегка покачнулась под ногами. Правда, при чем здесь земля — под ногами три с половиной сотни футов стальных и железобетонных конструкций?..
Еще бы она не покачнулась при виде такой девушки!
— Мэри!..
Майкл снял и отложил в сторону очки в щегольской оправе и торопливо выбрался из кресла, казалось, не желающего отпускать хозяина из своих объятий.
Пол под ногами был недвижим и не собирался никуда уплывать. Мистер Воронофф подошел к девушке и несмело прикоснулся к ее руке:
— Послушай, Мэри…
— Да, Майкл!..
Впервые вроде бы она назвала шефа по имени…
За окном что-то резко сверкнуло, заставив обоих инстинктивно оглянуться…
Нет, всего лишь солнце, отразившееся в блистере вертолета, заходящего на посадку.
— Мэри…
— Майкл…
«Какие мягкие у нее губы… Никогда не думал…»
Мир раскололся и слился воедино снова, перевернулся и занял прежнее положение. Вселенная умерла и родилась, но два слившихся в поцелуе человека ничего этого не заметили…
Как жаль, что случилось все это только в воображении Майкла Воронофф, когда они с Мэри и еще полудюжиной клерков с верхних этажей спускались вниз в просторном лифте. Может быть, в другой раз?..
Флорида, местечко Соу-Крик
4 июля 200… года
— Только обязательно возвращайся к обеду, Билли, сегодня я приготовлю индейку.
— Не обещаю, — Уильям Боркин хохоча забрался в кабину своего пикапа и сделал дорогой супруге ручкой. — Может быть, рыба будет клевать так, что я позабуду про всех индеек на свете?
— Не паясничай, Билли! — Сухонькая Энн Боркин притопнула ногой на своего несносного мужа. — Сегодня же День независимости!
— Ну и что? Какое рыбе дело, что двести лет назад несколько каких-то чудиков за бутылкой виски настрочили какую-то бумажку?
— Только попробуй опоздать.
Миссис Боркин круто развернулась и ушла в дом, откуда уже вовсю неслись аппетитные запахи, а Уильям, улыбнувшись, придавил газ и выехал за ворота.
Ему нравилось иногда подразнить свою дражайшую половину, этому сорокапятилетнему полному сил и здоровья мужчине, хотя он и любил Энн больше всех на свете. Даже больше любимой работы и рыбалки, в борьбе с переменным успехом между которыми проходила его жизнь. Вот и сейчас, в День независимости, мистер Боркин, презрев все американские традиции, направлялся к известному одному ему (так ему нравилось думать) уловистому плесу речки Соу-Крик, где ему не терпелось испытать совершенно новый, только что разработанный им воблер, за которым все местные пятифунтовые окуни просто обязаны выстроиться в очередь, а всякую не стоящую упоминания мелочь просто придется отгонять палкой…