Американ Босс
Шрифт:
— Ты идиот, Максим, — тихо говорит Ника, и мне приходится до боли стиснуть челюсть, потому что по ее щекам начинают катиться слезы. — Никогда не прощу тебе этого, Куклачев гребанный.
Казалось бы, больнее быть уже не может, но именно в этот момент я ощущаю, что такое настоящая боль. Потому что вместе с ней приходит осознание, что в чем-то я очень сильно облажался, а исправить вряд ли смогу.
Провожаю съежившуюся фигуру Бэмби глазами до тех пор, пока она не садится в такси, и скрипящее корейское ведро не покидает мой
— Максим… — долетает из-за спины голос Индиры. — Там консьерж меня не пускает.
Откупориваю бутылку и делаю первый глоток. Я настолько оглушен, что виски ощущаются как вода. Хотя, возможно, это из-за того, что я сгораю заживо.
— И правильно делает.
Легкие жжет, словно в них посыпали перемолотой крошкой стекла от той самой вазы, которую мы с Бэмби расколотили. Стоять больше не хочется, и я побитым мешком опускаюсь на асфальт.
«Ты придурок, Максим, — вновь заявляет о себе внутренний голос. — Думал, все было просто так? Ни хрена не было. С самого начала все было не просто так. Но ты такой тупой, что не хотел этого признавать».
Где же ты, блядь, раньше-то был такой умный?
— Ну мы трахаться-то пойдем? — осторожно уточняет Индира. Вид меня, заливающего в себя виски на асфальте, ее, очевидно, не отпугивает.
— Дождь начинается, — смотрю перед собой и, смахнув со щеки первые капли, лезу в карман за телефоном. — Вызову тебе такси.
— Никакого дождя нет, Максим. Не парься, короче. Сама доберусь.
38
Ника
— Так, ну почему ты опять в кровати жрешь это понятно, а волосатому для чего очки нарисовала? — вопрошает Леся, стоя посреди моей спальни.
— Достал на меня глазеть, — кошусь на бумажного Джареда, на носу которого красуются круглые черные очки популярной в этом сезоне формы. Даже в своем подавленном состоянии я не смогла отказать ему в следовании моде.
Скинув на пол пустые коробки с логотипом ВьетКафе, который в моем марафоне обжорства заменил опальный, по причине национальной принадлежности, МакДак, Леся плюхается на кровать рядом со мной и сдвигает к переносице татуированные брови:
— Я тебя жалеть не собираюсь, поняла?
— Вот и прекрасно, — вздыхаю я и камнем валюсь на примятые подушки. — Моей жалости к себе хватает с лихвой.
— Ты мне одно скажи: на хрена ты со своим ботаном встречаться-то поперлась?
— Потому что Глеб попросил о встрече. Хотел поговорить.
— Я перефразирую вопрос: а согласилась ты на фига?
— Потому что я к Глебу нормально отношусь и мне было тоскливо одной дома! — из без того зареванных глаз как по команде брызгают слезы и чтобы ими не захлебнуться, мне приходится снова подняться. — Потому что я постоянно думала про этого улыбчивого кошатника и хотела хотя бы немного отвлечься!
— Ээээ, тише, тише, Ники, — Леся успокаивающе похлопывает меня колену и понижает голос, очевидно, поняв, что бодрыми наездами меня не развеселить. А потому переходит к наездам мягким. — Я это к тому, чтобы ты на коника-то все не вешала. Он, конечно, поступил как знатное мудло, но и ты хороша. Наврала, что дома киснуть будешь, а сама мясо трескать с бывшим поперлась. И Глебася твой тоже хорош. Взял и веник с собой притащил, садовник хренов. Лучше б еб тебя в лепестках, когда была возможность.
При упоминании о мудле, цветах и ебле события прошлого вечера ненавистной картиной встают перед глазами, и, беззвучно всхлипывая, начинаю бормотать.
— Я ведь поехала за ним… Хотела поговорить. Сказала, что он не так все понял. А он жабе этой пережаренной ключи от своей квартиры на глазах моих отдал и сказал, чтобы она его ждала… На тех же простынях, которые я ему вот этими руками застелила, — трясу перед Лесиным носом ладонями, — ее трахал, понимаешь?
— Ой, да может и не трахал…
— Хватит его защищать! — рявкаю я, брызгая слюной и слезами. — Сама говорила, что он Куклачев.
— Ой, ты когда влюбленная, такая визгливая, — морщится Леся и трет запястьем свою щеку. Кажется, продукты моей истерики все же на ее попали. — Хочешь мое мнение узнать? Лучше скажи, что хочешь, потому что я все равно тебе его озвучу.
— Нет, не хочу, но ты говори.
— Максим твой придурок, потому что так долго отказывался признавать, у него к тебе есть чувства. А ты дура, потому что так тряслась за свой имидж гордой стервы, что не нашла в себе сил с ним поговорить и признаться, что игра в потрахушки тебя больше не устраивает. Любому, кто видел вас вместе было понятно, что вы пара. Кроме вас самих.
— Все это уже не имеет значения. Я может и дура, но он блядун и кошатник, а это в разы хуже. Максим меня унизил, и он мне изменил. Не знаю, на что я рассчитывала…Я просто думала, что он поймет… ну что… не знаю… придет ко мне сам… скажет, давай попробуем на расстоянии… а он…
Говорить больше не получается, потому что я снова срываюсь в истерику, выплакивая из себя выпитый литр бабл-чая и выдыхая пары жгучей боли, поселившейся в грудной клетке с той секунды, как я покинула двор Максима.
— Капец тебя трясет, Ники, — испуганно смотрит на меня Леся. — Блин, ты реально в него втрескалась. Ну хочешь, я ему тачку поцарапаю ключами? Я так Ромычу делала в Новокузнецке, когда он Люську гулящей шалавой обозвал. Хер ему на капоте нарисовала, ему потом машину красить пришлось.
— Не надо, ради Бога, Лесь, — шмыгаю носом, выдувая из него прозрачный пузырик. — Это же время вспять не повернет и не заставит его меня полюбить.
— А может, он уже в тебя влюбился. Ты же у меня классная такая: и красивая и веселая. Видишь, как его торкнуло не по-детски, от того что ты с этим фригидным ботаном сидела.