Американец
Шрифт:
— Да что вы! Какой я член семьи — до этого мне еще далеко! И от того, чтобы смеяться над вами, я тоже далек. Вы вызываете у меня досаду! Вы, такой умный, с такими прекрасными задатками, тратите время и портите себе нервы из-за предмета, явно второсортного. Подумать только, убиваться из-за мисс Ниош! По-моему, это просто глупо. Вы утверждаете, что перестали смотреть на нее серьезно — да раз вы вообще на нее смотрите, значит, дело по-прежнему серьезно.
Валентин круто повернулся к Ньюмену и, сморщив нос, уставился на него, потирая колени.
— Vous parlez d’or! [121]
— Тем не менее не забывайте, что она — вульгарная маленькая интриганка, — напомнил Ньюмен.
— Да, на днях она поступила скверно. Прямо в лицо наговорила грубостей родному отцу, да еще при мне. Вот уж дурной тон! Я от нее этого никак не ожидал, ушам своим не мог поверить. Она меня разочаровала.
— Отец для нее все равно что половик у двери, — ответил Ньюмен. — Я это сразу понял, как только увидел их вдвоем.
121
Вы говорите дело! (франц.)
— Ну, это их дело, пусть себе думает о старом попрошайке, что ей угодно. Но обзывать его бранными словами — низко! Это меня просто убило! И все из-за какой-то плоеной нижней юбки, которую бедняга забыл взять у прачки, — ему было поручено столь почетное задание. Мадемуазель Ниош чуть уши старику не надрала. А он стоял, пялил на нее свои бессмысленные глазки и поглаживал полой сюртука старую шляпу. Потом вдруг повернулся и, не говоря ни слова, ушел. Я заметил ей, что так разговаривать с отцом могут лишь очень дурно воспитанные люди. И получил в ответ, что она будет весьма признательна, если я всякий раз буду указывать ей на недостатки ее воспитания, ведь в безукоризненности моего она не сомневается. Тогда я сказал, что не моя забота способствовать улучшению ее манер, тем более она уже, судя по всему, выработала их окончательно, следуя «наилучшим» образцам. Она меня сильно разочаровала. Но ничего! Я с этим справлюсь, — весело заключил Валентин.
— Что и говорить, время лучший лекарь, — с шутливо благоразумной миной согласился Ньюмен. И, помолчав немного, добавил уже другим тоном: — Мне бы все же хотелось, чтобы вы подумали насчет моего вчерашнего предложения. Поедемте с нами в Америку, и я пристрою вас к какому-нибудь делу. У вас прекрасная голова, только вы ленитесь ею пользоваться.
Валентин скорчил веселую гримасу.
— От имени моей головы благодарю за комплимент! Но что вы имеете в виду — место в банке?
— Ну, можно и не в банке. Но мне представляется, что банк вы сочтете более аристократичным.
Валентин расхохотался.
— Дорогой мой! Ночью все кошки серы. Если уж опрощаешься, то неважно, до какой степени!
Ньюмен сперва ничего не ответил, но потом довольно сухо произнес:
— Надеюсь, вы сможете убедиться, что зато успех имеет много разных степеней.
Валентин снова склонился вперед, уперся локтями в колени и начал
— Вы действительно считаете, — спросил он, подняв наконец глаза, — что я на что-то годен?
Ньюмен накрыл ладонью руку своего собеседника и, прищурившись, пристально посмотрел на него.
— Попробуйте, и увидите. Пока еще мало на что, но мы дадим вам фору.
— И вы полагаете, я смогу нажить какие-то деньги? Хотелось бы мне почувствовать себя человеком, имеющим полный кошелек.
— Делайте, что я вам говорю, и разбогатеете. Подумайте хорошенько. — И, взглянув на часы, Ньюмен собрался продолжить путь к ложе мадам де Беллегард.
— А что, и правда подумаю! — воскликнул Валентин. — Пойду и еще с полчаса послушаю Моцарта, под музыку мне всегда лучше думается, вот и поразмыслю над вашим предложением.
Когда Ньюмен вошел в ложу маркизы, он застал там обоих супругов. Маркиз держался, как обычно, учтиво, отчужденно и холодно. Ньюмену даже показалось, что, пожалуй, холоднее обычного.
— Как вам нравится опера? — спросил наш герой. — Что вы думаете об этом «Доне»?
— О чем говорить, Моцарт есть Моцарт, — ответил маркиз. — Мы не в первый раз его слышим. Моцарт — это всегда свежесть, юность, блеск, легкость — легкость, может быть, даже излишняя. Но исполнение сегодня частенько хромает.
— Очень интересно, чем кончится, — сказал Ньюмен.
— Вы говорите так, будто речь идет о фельетоне в «Фигаро», — заметил маркиз. — Разве вы слушаете эту оперу впервые?
— Впервые, — признался Ньюмен. — Я бы запомнил, если бы был на ней раньше. Донна Эльвира напоминает мне мадам де Сентре. Не сама и не ее обстоятельства, а те арии, которые она поет.
— Очень лестное сравнение, — усмехнулся маркиз. — Надеюсь, мадам де Сентре не грозит быть покинутой.
— Не грозит, — согласился Ньюмен. — А что станется с Дон Жуаном?
— Дьявол не то спустится сверху, не то поднимется снизу и увлечет его за собой, — пояснила мадам де Беллегард. — А Церлина, вероятно, напоминает меня.
— Выйду ненадолго, пройдусь по фойе, — сказал маркиз. — Это даст вам возможность сообщить друг другу, что командор — каменный гость — напоминает меня. — И он вышел из ложи.
Маленькая маркиза некоторое время разглядывала обтянутый бархатом барьер ложи.
— Только вы не каменный, а деревянный, — пробормотала она едва слышно.
Ньюмен опустился в освободившееся кресло маркиза. Мадам де Беллегард не возразила, но вдруг неожиданно повернулась и сложенным веером дотронулась до его руки.
— Я так рада, что вы зашли, — сказала она. — Мне хотелось попросить вас об одном одолжении. Я еще во вторник на балу у свекрови хотела поговорить с вами, но не удалось. Жаль, вы тогда были в таком великолепном расположении духа и, наверное, не отказали бы мне, тем более что просьба у меня незатруднительная. Правда, у вас и сегодня не слишком скорбный вид. Только дайте слово исполнить мою просьбу — сейчас самое подходящее время. Ну же, обещайте, что исполните! После свадьбы вы уже ничего не сможете.