Американские боги
Шрифт:
— Сколько? — спрашивает он.
— Зависит о того, чего ты хочешь и как долго ты хочешь этого, — говорит она. — И можешь ли ты себе это позволить.
Она чувствует, что из окна лимузина тянет гарью. Пахнет сгоревшими проводами и перегревшимися микросхемами. Дверца распахивается изнутри.
— Я могу заплатить за все, — говорит клиент.
Она наклоняется, заглядывает в машину и осматривается. Больше никого нет, только один клиент, толстомордый мальчишка, которому, судя по виду, даже и пить рановато. Больше никого, и она садится.
— Богатенький, значит, мальчик, — говорит
— Богаче не бывает, — отвечает он, медленно подползая к ней по кожаному сиденью. Двигается он неуклюже. Она улыбается, глядя на него.
— Ммм, ты меня заводишь, милый, — говорит она. — Ты, должно быть, один из этих доткомовских ребят? Я о них читала.
Его распирает от гордости, он пыхтит, как жаба.
— Да. Помимо всего прочего. Я техномальчик.
Машина трогается.
— Ну, Билкис, сколько ты возьмешь за то, чтобы у меня отсосать?
— Как ты меня назвал?
— Билкис, — повторяет он и начинает петь, хотя голос его для сценического вокала явно не предназначен. — Нематериальная девушка в материальном мире. — Слова звучат заученно, будто он много раз репетировал свой ответ, стоя перед зеркалом.
Ее улыбка исчезает, лицо меняется, теперь оно мудрее, жестче, суровее.
— Чего ты хочешь?
— Я же сказал. Любви и нежности.
— Я дам тебе то, чего ты хочешь, — говорит она.
Нужно выбраться из лимузина. Он слишком быстро едет, чтобы спрыгнуть, прикидывает она, но если не получится заговорить ему зубы, она спрыгнет. Как ей все это не нравится!
— Чего я хочу. Да. — Он берет паузу и проводит языком по губам. — Я хочу, чтобы в мире стало чисто. Я хочу, чтобы будущее принадлежало мне. Я хочу эволюции, революции, пересмотра конституции. Я хочу, чтобы наши люди не плелись в кильватере, а выбились в мейнстрим и заняли в нем достойное место. Что-то вы взяли вдруг и вылезли из подполья. Это неправильно. Мы должны стать центром внимания, мы должны сиять в лучах славы. Быть в центре и во главе всего и вся. А вы так долго сидели в своем подполье, что перестали отличать свет от тьмы.
— Меня зовут Айша, — сказала она. — Я не понимаю, о чем ты говоришь. Там, на углу, еще одна девушка, ее как раз зовут Билкис. Поехали обратно на Сансет, можешь взять нас обеих…
— Билкис, Билкис, — говорит он и театрально вздыхает. — Веры вокруг ровно столько, сколько есть, не больше и не меньше. Они себя исчерпали, им больше нечего нам дать. Кризис доверия. — И он опять начинает немелодично и гнусаво петь. — Аналоговая девушка в цифровом мире.
Лимузин заворачивает за угол на слишком большой скорости, и его кидает прямо на нее. Водителя не видно за темным стеклом. Ее вдруг охватывает смутное, ничем не объяснимое чувство, что за рулем вообще никого нет, что белый лимузин едет по Беверли-Хиллз сам по себе, как автомобиль-мультяшка из «Тачек», по собственной воле.
Тут клиент протягивает руку и стучит по затемненному стеклу перегородки.
Машина замедляет ход, и до того, как она успевает остановиться, Билкис открывает дверцу и то ли выпрыгивает, то ли вываливается на асфальт. И оказывается на дороге на склоне холма. Слева от нее крутой подъем, почти отвесный склон. Она бежит назад по дороге. Лимузин стоит на месте.
Начинает идти дождь. Высокие каблуки скользят и подворачиваются, и она сбрасывает туфли. Она бежит, промокшая насквозь, высматривая, куда бы можно было свернуть с дороги. Ей страшно. Конечно, она колдунья, но вся ее сила во влагалище, она властвует над людскими желаниями. Это помогало ей выжить в этой стране уже долгое-долгое время, но обычно она рассчитывает только на свои ум и проницательность, на свои стать и неизменное присутствие духа.
Справа от нее на уровне колен тянется сплошное металлическое заграждение, не дающее машинам съезжать на обочину, но из-за дождя дорога превратилась в несущийся вниз речной поток. Ступни Билкис начинают кровоточить.
Перед ней расстилается ночной Лос-Анджелес, мерцающая электрическая карта воображаемого царства: небеса в буквальном смысле слова опустились и легли на землю. Она знает: чтобы оказаться в безопасности, нужно просто свернуть с дороги.
— Я черна, но красива, — вышептывает она в дождливую ночь. — Я роза Шарона, я лилия долин. Утолите вином мою жажду, подкрепите меня яблоками: любовью я уже пресытилась.
Ночное небо озаряет зеленоватая вспышка молнии. Она оступается, падает и съезжает вниз по асфальту, сдирая кожу на ноге и локте, но, заметив свет приближающихся фар, поднимается снова. Они надвигаются на нее катастрофически быстро, и она не знает, что делать: отскочить вправо, чтобы ее раздавили о заграждение, или влево, прямо в водосточную канаву. Она перебегает через дорогу, решив вцепиться изо всех сил в размытую глину и карабкаться вверх, и тут длинный белый лимузин на жуткой скорости, километров восемьдесят в час, начинает идти юзом по скользкой покатой дороге, он уже не едет по асфальту, а скользит по воде, а она цепляется руками за траву, хватается за землю, она заберется наверх, она уйдет, она точно знает, но тут размокшая земля обваливается, и она кубарем катится обратно на дорогу.
Машина врезается в нее с такой силой, что сминает решетку, а ее саму подбрасывает в воздух, как тряпичную куклу. Она падает на дорогу позади лимузина, от удара у нее раздроблен таз и проломлен череп. По ее лицу ручьями бежит дождевая вода.
Она начинает проклинать своего убийцу: она проклинает его молча, потому что не может шевелить губами. Она проклинает его бодрствующим и спящим, в жизни и в смерти. Только та, чей отец был демоном, может так проклинать.
Хлопает дверца, и к ней кто-то подходит.
— Ты была аналоговой девушкой, — немелодично напевает он, — в цифровом мире.
А потом он добавляет:
— Мадонны ебаные. Ебать вас всех, — и уходит.
Хлопает дверца.
Лимузин дает задний ход и проезжает по ней, сначала медленно. Кости хрустят под колесами. Затем он съезжает на нее с горки.
Когда лимузин наконец уезжает, на дороге остается лишь кровавое месиво, в котором с трудом можно узнать человеческое тело, но даже эти следы дорожного происшествия вскоре смоет дождем.