Американские рассказы и повести в жанре "ужаса" 20-50 годов
Шрифт:
— Дочь моя, — с трудом поднявшись на ноги, произнес священник, — язычники силой привели меня сюда, чтобы справить христианские обряды в их нечистом доме. Согласна ли ты выйти за этого человека по доброй воле и без принуждения?
— Нет! Нет! О Господи, нет! — от этого крика, полного безнадежного отчаяния пот выступил на лбу у Турлоха. — О пресвятой владыка, спаси меня! Они оторвали меня от дома; от их мечей пал брат, что спас бы меня! Этот человек увел меня, словно овцу — словно я животное, лишенное христианской души!
— Замолчи! — прогремел Торфел; он ударил ее по лицу, легко, но с достаточной силой, чтобы окровавить нежные губы. — Клянусь Тором, ты становишься своевольной. Я намерен обзавестись женой, и жалкий визг капризной бабы мне не помеха.
— Дочь моя, — прерывающимся от волнения голосом произнес священник. Охваченный страхом не за себя — за ее судьбу. — Молю тебя, подумай! Человек этот предлагает тебе большее, чем дали бы многие другие. По крайней мере, ты станешь его законной женой.
— Верно, — проворчал Ательстан. — Выходи замуж, как послушная девочка, и будь довольна своей судьбой. Немало женщин из южных земель стоят на помосте, ожидая, когда их купят.
Что делать? Вопрос вихрем пронесся в голове Турлоха. Оставалось одно — ждать, пока не кончится церемония, и Торфел удалится со своей невестой. Потом как-нибудь выкрасть ее. А затем… но так далеко он не смел загадывать. Он предпринял все, что мог, и сделает все, на что способен. Приходится действовать в одиночку: отверженный лишен друзей, даже среди таких же изгоев. Нечего и думать о том, чтобы дать знать Мойре, что он здесь. Ей придется пройти мучительный обряд венчания без малейшей надежды на освобождение; надежды, которая придала бы ей силы, знай она, что не осталась одна в стане врагов. Машинально взгляд его скользнул по статуе, бесстрастно взирающей на происходящее в зале. У ног ее старое столкнулось с новым, — язычество с христианством, — но даже в тот момент Турлох ощутил, что для Черного Человека и то, и другое одинаково молодо.
Слышали ли в тот миг каменные уши, как скребут по песку берега днища неведомых лодок, как погружается в тело нож, неожиданно возникший из ночного мрака, и всхлипывающий вздох, который издает человек, падая с перерезанным горлом? Те, что собрались в скалли, слышали лишь самих себя, а снаружи, у костра, продолжали горланить песни, не чувствуя как смерть бесшумно тянет щупальца все ближе и ближе, смыкая кольцо.
— Хватит! — крикнул Торфел. — Перебирай четки и бормочи вои заклинания, священник! А ты, наглая девка, сейчас станешь моей женой; иди сюда!
Он стащил ее со стола и поставил перед собой. Сверкнув глазами, девушка вырвалась из его рук. Горячая ирландская кровь словно воспламенила ее.
— Ты, желтоволосая свинья, — вскричала она, — неужели ты думаешь, что принцесса Ирландии, у которой в жилах течет кровь Бриана, станет сидеть в доме варвара и растить белобрысых зверенышей северного разбойника? Нет, никогда я не выйду за тебя!
— Тогда возьму тебя как рабыню! — прорычал он, хватая ее за запястье.
— Не будет по-твоему, свинья! — воскликнула девушка с неистовым торжеством, заставившем ее забыть о страхе. Молниеносным движением она выхватила у него из-за пояса кинжал, и прежде чем он успел схватить ее, вонзила клинок себе в сердце. Священник издал крик, будто сам только что испытал этот удар и, выпрыгнув, подхватил ее оседающее тело.
— Проклятие Всемогущего Бога на тебе, Торфел! — крикнул он голосом, звенящим словно колокол, опуская ее на лежанку.
Торфел ошеломленно застыл. На миг молчание воцарилось в зале, и в то мгновение безумие овладело Турлохом.
— Ламх лайдир абу! — Как крик рассвирепевшей от ран пантеры пронзил тишину боевой клич О’Брайанов; все воины резко повернулись на шум и, охваченный бешеным гневом ирландец, словно ветер из преисподней, ворвался в зал. Он был во власти черной кельтской ярости, перед которой бледнеет неистовство берсерка-викинга. С горящими словно факелы глазами, с пеной на искривленных губах, он обрушился на тех кто, захваченный врасплох, оказался на его пути. Взгляд этих страшных глаз был прикован к Торфелу, что стоял на другом конце
Трещали перевернутые сидения, вопили люди, из опрокинутых сосудов на пол лилась брага. Несмотря на всю быстроту атаки, путь к Торфелу преградили двое с мечами наизготовку — Халфгар и Освик. Викинг с лицом, покрытым шрамами, упал с рассеченным черепом прежде чем успел поднять клинок и, приняв удар Халфгара на свой щит, Турлох молниеносно вновь опустил топор. Острая сталь разрубила кольчугу, ребра и позвоночник.
В зале царило страшное смятение. Мужчины хватались за оружие и надвигались со всех сторон, а в середине одинокий ирландский воин молча работал топором. В своем безумии Турлох превратился в раненого тигра. Его неуловимо быстрые движения сметали как вихрь, как взрыв неодолимой силы. Едва был повержен Халфгар, как ирландец перепрыгнул через его распростертое тело и устремился к Торфелу, который вытащил свой меч и стоял, будто обеспамятев. Но люди из челяди, кинувшись на помощь хозяину, заслонили его. Поднимались и опускались мечи; среди них, словно отблеск летней молнии, сверкал далкассийский топор. Справа и слева, спереди и сзади на ирландца наступали воины. С одной стороны надвигался, вращая двуручный меч, Осрик; с другой — слуга с копьем. Пригнувшись, Турлох уклонился от просвистевшего над головой острия и нанес двойной удар: лезвием и коротким острием с другой стороны топора. Брат Торфела упал с перерубленным коленом; слуга умер еще стоя на ногах, когда острие пробило ему череп. Турлох выпрямился, направил щит в лицо воину, что бросился на него. Острый выступ в центре превратил лицо нападавшего в кровавое месиво. Уже поворачиваясь, чтобы защитить себя с тыла, Турлох почувствовал, что тень смерти нависла над ним. Краем глаза он заметил, как Тостиг Датчанин поднял свой огромный двуручный меч и застигнутый врасплох, прижатый к столу, понял, что даже сверхъестественная быстрота на сей раз не спасет его. Затем просвистевшее в воздухе лезвие ударилось о статую, и со звуком, подобным грому, раскололось на тысячу сверкающих голубых звездочек. Тостиг пошатнулся ошеломленный, все еще сжимая бесполезную рукоятку, и Турлох сделал выпад, будто держал в руке меч: острие вверху топора вонзилось Датчанину в лицо и дошло до мозга.
В этот миг отовсюду послышалось странное пение, и викинги взвыли. Гигантский слуга Торфела вдруг повалился на Турлоха, даже не опустив занесенный для удара топор. Ирландец расколол ему череп, прежде чем заметил, что в горле врага застряла стрела с наконечником из кремня. Казалось, зал наполнился странными лучиками света, что жужжали как пчелы, и жужжа несли мгновенную смерть. Турлох рискнул бросить взгляд в другой конец зала, где располагался огромный главный вход. Через него в помещение вливалась орда странных пришельцев. Были они смуглокожими и маленькими, с черными как бусины глазами и бесстрастными лицами. Их не прикрывала кольчуга, но руки сжимали боевые топоры, мечи и луки. Теперь, лицом к лицу с врагами, они пускали свои длинные черные стрелы почти не целясь, и пол усеяли трупы челядинцев.
Кровавые волны побоища захлестнули зал скалли, словно разрушительный шторм, что превращает в груду обломков столы, разносит скамьи, срывает охотничьи трофеи и украшения со стен и оставляет алые озера на полу. Темнокожих пришельцев было меньше, чем викингов, но неожиданность нападения и смертельный град стрел сравняли их числом; а теперь, в рукопашной схватке, их воины показали, что дерутся не хуже своих высокорослых врагов. Ошеломленные внезапной атакой, лишенные времени на то, чтобы подготовиться к битве, одурманенные брагой, северяне сражались со всей безудержной отвагой, свойственной этому племени. Но примитивная ярость нападавших ни в чем ни уступала доблести викингов; а там, где побелевший от страха священник собственным телом прикрывал умирающую девушку, Черный Турлох крушил врага с неистовством, делавшим одинаково бесполезными и доблесть, и ярость.