Американский детектив
Шрифт:
— Как и Гроверу Фрэзи. Он пытался спуститься по лестнице. — Голос его внезапно сорвался: — Кто же будет следующим? — И тут же быстро добавил: — Забудьте об этом. — И устало замолчал.
Пилот вертолета сказал:
— Попытаемся. — Потом пожал плечами: — Как близко подберемся, не знаю. Когда подлетаешь к такой махине, то ветер…— он покачал головой,— дует со всех сторон сразу. Понимаете, что я хочу сказать?
Лицо сержанта было
— Поймите, — продолжал пилот, — я не хочу преувеличивать трудности, но если мы туда врежемся, то ничем хорошим это не кончится, ясно?
Кивок головы подтвердил, что информация принята к сведению, но выражение лица Оливера не изменилось.
— Знаете место у Адских Ворот? — спросил пилот. — Там, где воды Саунда сливаются с Гарлем-ривер, где сплошные водовороты?
— Адские Ворота я знаю, — ответил сержант. Он неоднократно был свидетелем того, как у Адских Ворот небольшие лодки, попадающие во власть течения, отказывались повиноваться хозяевам и налетали на опору моста или стенку набережной.
— То же самое творит ветер, вокруг этой чертовой Башни, — продолжал пилот. И потом: — Я только хочу сказать, что попытаемся, но больше ничего обещать не могу.
— Все в порядке, — ответил сержант. — Кронски, залезайте.
— Премного благодарен, — ответил Кронски.
Нат стоял в дверях трейлера и смотрел вверх. Пока ничего. Ожидание хуже всего — кто это сказал? Но это правда, хотя раньше Нат так не считал.
Человеку приходит в голову идея, он ее реализует и потом должен ждать и надеяться, потому что не остается ничего другого.
— Получится, — сказала Патти и улыбнулась.— Должно получиться.
Глава 17
От выбитых окон в банкетном зале стало немного прохладнее, хотя приток дыма из решетки кондиционера, как некоторые с беспокойством заметили, тоже усилился.
— Простейшая взаимозависимость, — снова и снова объяснял Бен Колдуэлл. — Пока это было более-менее замкнутое пространство, приток воздуха с дымом был ограничен. Теперь, когда окна выбиты и работают как вытяжка… — Он развел руками и пожал плечами.
Генри Тиммс, президент телевизионной компании, заявил:
— Значит, нам не следовало выбивать стекла. — Голос его звучал самоуверенно, решительно и критически.— Шанс, что им удастся доставить сюда линь, был слишком мал.
Колдуэлл только заметил на это:
— Задним умом все умны. — И отвернулся.
Он был архитектором, автором многих проектов. Ему было отвратительно само слово «компромисс», но в то же время он понимал, что без компромиссов было бы просто невозможно что-либо делать. Приходилось выбирать между надеждой, что удастся попасть в окно гарпуном с крыши Торгового центра, и уверенностью,
Он полагал, что большинство людей в зале все еще надеется на спасение. Он — нет. Он привык смотреть неопровержимым фактам в лицо. Стараться не принимать их в расчет — глупо. Насколько будет повреждено здание, он не мог даже представить, но еще задолго до того, как оно окончательно погибнет, все в этом зале уже будут мертвы. С этим он давно смирился. И его ничто не волновало, потому что большая часть его личности уже была мертва.
Башня была его детищем, его видением, его волшебным сном. И теперь она погибала.
На чьи плечи ложится главная вина, у него не было сомнений. Но это его не слишком интересовало. Какая разница, чья рука выковала молот, изуродовавший Пьету? Да, общество, возможно, захочет отомстить, но великое творение уже ничем не вернуть.
В Нью-Йорке, Лос-Анджелесе, Чикаго, Питтсбурге и в дюжине других меньших городов он оставил по себе памятники, которые будут стоять еще долго после того, как его не станет. Но это здание было его шедевром, и теперь уже ничто не может его спасти. Озарения, расчеты, компромиссы, работа, любовь, кровь и пот творчества — все зря.
Когда утром этого дня он стоял в своем кабинете перед грудой извещений на изменения, валявшихся на столе, вызвав Ната, было ли у него тогда предчувствие беды? Трудно сказать: прозрения всегда подозрительны. Ну что ж. Беда не заставила себя ждать.
Тут к нему подошел сенатор Петерс, продолжавший как ни в чем не бывало улыбаться.'
— Погрузились в мечты? — спросил он. — Есть идеи?
— Весьма сожалею, но что касается идей, ничем не могу помочь.
— Вы это говорите так, как будто извиняетесь за промах.
Улыбка Колдуэлла стала виноватой.
— За этот промах, боюсь, некому будет прощать.
— И я так думаю. — Сенатор помолчал. — Но, кажется, вас это не волнует.
— А вас?
— Знаете, я уже некоторое время пытаюсь найти ответ. Но не совсем в нем уверен. — Сенатор сокрушенно махнул рукой. — Я, разумеется, не хочу сказать, что не испытываю страха перед смертью. Нет, я имею в виду нечто совсем иное.
— Например? — Колдуэлл невольно заинтересовался. — Некую веру?
Сенатор улыбнулся.
— Не в обычном смысле слова. Я всегда был язычником. Нет…— Он покачал головой.— Это связано со всем моим жизненным опытом, и он научил меня, что некоторых вещей нельзя избежать, некоторые битвы нельзя выиграть, с некоторыми приговорами нужно смириться…
— Одним словом, — заметил Колдуэлл,— с политикой? С искусством возможного?
Сенатор кивнул.
— Нас формируют наши дела. — Он улыбнулся. — Берт не сможет избавиться от командирских привычек, даже если захочет. Он, как отставной пилот, который сам не свой, если за штурвалом сидит кто-то другой.