Американский доктор из России, или история успеха
Шрифт:
— Доктор, миленький, ой!.. Я вас умоляю — не отдавайте меня американцу!.. Ой, делайте операцию сами!.. Ой, я только вам доверяю!..
— Но я не ваш доктор. А ваш американский доктор — прекрасный опытный хирург.
— Ой, доктор, ради бога!.. Ой, я вас умоляю!..
Я обещал, что буду на операции. А обманывать больного — это профессиональный грех. И я все чаще после своей работы ассистировал нашим докторам. Для моей будущей практики это было полезно: если я помогал другим учиться на илизаровских операциях, то на этих операциях я многому
Но скорее бы уже пришел ответ, что я сдал экзамен и могу начинать свою практику…
Ленинград
Однажды Грант спросил меня:
— Владимир, у тебя есть знакомые доктора в Ленинграде?
— В Ленинграде? Конечно, есть. А почему ты спрашиваешь?
— Не сможешь ли ты поехать за меня в Ленинград?
— За тебя? Когда? Для чего? Почему ты сам не хочешь ехать?
— Ехать надо через пять дней. «Варайети клаб» меня просит полететь туда с их президентом. Это один из самых богатых благотворительных клубов. Они хотят сделать пожертвование на больных советских детей. Я им нужен, чтобы помочь выбрать нуждающуюся в их помощи больницу.
— Там все больницы нуждающиеся… Слушай, поезжай сам, это великолепный город.
— Я не могу: один больной решил засудить меня на миллион, и переносить суд уже поздно.
В Америке пациенты вправе подать в суд на своего доктора за ошибки и осложнения в лечении. Хотя две трети судов выигрывают доктора, но в случае проигрыша им приходится платить большие деньги. Для защиты у докторов есть «страховка от ошибок в практике».
Я не стал расспрашивать Гранта, что да как. Его дело. Но предложение было заманчивое. Ленинград я любил, знал там директора института детской ортопедии Владимира Андрианова, моего однокурсника. Реальная возможность помочь институту. К тому же в это время года будут знаменитые ленинградские белые ночи.
Назавтра Грант повез меня в «Варайети клаб», в центре Манхэттена, знакомить с самим президентом. Воображение рисовало стандартную картину: в богатом кабинете сидит в кресле толстый старик с сигарой в зубах, он станет цедить слова, не раскрывая рта. К моему изумлению, в довольно скромном кабинете навстречу мне из-за стола вышел моложавый, приветливый и простой в обращении человек лет пятидесяти.
— Хэлло, Владимир. Я Стив. Спасибо, что захотели нам помочь.
И рассказал историю их клуба:
— Все началось более ста лет назад. Десять богатых людей из Филадельфии раз в неделю собирались для отдыха и деловых переговоров. Однажды по дороге в клуб, один из них нашел на пороге младенца-подкидыша. Не зная, что с ним делать, он принес ребенка с собой. Члены клуба решили вырастить младенца на свои средства. С тех пор в нашем уставе записано: ежегодно жертвовать на детей 10 % доходов членов клуба. Мы по всему миру дарим нуждающимся
Пока Стив рассказывал историю клуба, мне вспомнилась одна похожая русская история, которой я с ним поделился:
— В 1890 году в старом Петербурге группа членов «Петровского Общества Синего Креста» задалась целью создать приют для детей-калек. На частные средства они построили небольшой госпиталь, который потом разросся и стал называться Институт детской ортопедии имени профессора Турнера. Я дружен с его директором Андриановым, моим сокурсником. Теперь этот институт нуждается в помощи.
— Так надо помочь! Как с ними связаться?
Прямо из кабинета Стива я позвонил Андрианову.
— Конечно же, мы очень нуждаемся в помощи! Привози своего богатого американца!
По ходу разговора я переводил его Стиву. Уже совсем по-дружески он похлопал меня по плечу:
— Владимир, я вижу, ты деловой парень. Сделаем так: ты вылетишь раньше, встретишься со своим другом, спланируешь наше деловое расписание. Я прилечу через день с сыном, ему двенадцать лет. Какую посоветуешь заказать гостиницу?
В который уже раз получалось, что в новой политической атмосфере сближения между двумя странами мое происхождение — из России — оборачивалось для меня разными преимуществами, включая даже эту небольшую деловую поездку. Но, конечно, это было возможно только потому, что я «вписался» в американское общество, стал доктором в одном из лучших госпиталей. Если бы я сидел в своем офисе где-нибудь в Бруклине, где селилось большинство русских иммигрантов, и лечил бы там только их, никто обо мне не знал бы и никуда не приглашал.
Я назвал его секретарю лучшие отели, чтобы она звонила. Но «Астория» и «Европейская» были на ремонте, в «Ленинграде» был только один свободный номер. Этот отель стоит на Неве, напротив Эрмитажа. Поэтому номер зарезервировали для него. Мне достался номер в другом, новом и не таком шикарном отеле «Москва».
Ехал я к Стиву, совсем его не зная, а теперь он провожал меня до порога конторы, как старого приятеля:
— Владимир, я очень рад, что познакомился с тобой. Я уверен, что мы сделаем в Ленинграде хороший бизнес.
Это особое искусство в Соединенных Штатах — контактировать с людьми, с ходу понять их, показать им себя. Нельзя быть ни слишком скованным, ни слишком развязным, но уметь создать в короткое время то, что американцы называют «chemistry», то есть как бы «химическую реакцию». По-русски я назвал бы это артистизмом. Контакты с людьми мне всегда легко давались в России, за исключением самых матерых коммунистов, но там помогал родной язык. Теперь я радовался, что умею налаживать контакты в Америке, на их языке.