Американский психопат
Шрифт:
— Пижонство, а? — говорит Макдермотт. — Пижонство — это замечательно, comprende [26] ?
— Слушай, — говорю я, отодвигая стул. — Я просто хочу, чтобы все знали, что я — за семейные ценности и против наркотиков. Извините.
Удаляясь, я слышу, как Ван Паттен подзывает официанта и скучным голосом говорит:
— Это что, вода из-под крана? Я не пью воду из-под крана. Принесите мне Evian или что-нибудь в этом роде, ладно?
Интересно, если Луис умрет, буду ли я меньше нравиться Кортни? Ответ на этот вопрос мне еще предстоит узнать, но пока что ответа нет, и я иду через ресторан, маша рукой кому-то, похожему на Винсента Моррисона, кому-то, кого я совсем не узнаю, и кому-то, похожему на Тома Ньюмена. Будет ли Кортни уделять мне то время, которое она сейчас проводит с Луисом, если он сойдет со сцены, не будет больше мешать… если он будет мертв? Если Луиса убьют, расстроится
26
comprende — «понимаешь» (искаж. франц.)
Он стоит в кабинке спиной ко мне. На нем кашемировый блейзер, шерстяные брюки в складку, белая рубашка из хлопка с шелком. Он писает в унитаз. Я понимаю, что он чувствует движение у себя за спиной, потому что напрягается, прислушиваясь, и струйка мочи останавливается. Мое тяжелое дыхание заглушает все остальные звуки, зрение расплывается, — я очень медленно поднимаю руки, хватаю его за шею поверх воротника его кашемирового свитера и хлопчатобумажной рубашки, мои большие пальцы соединяются на затылке Луиса, а указательные — под кадыком. Я сжимаю руки, но пока не очень сильно, чтобы Луис смог повернуться ко мне. Теперь он стоит лицом ко мне, одна руку на свитере, другая поднимается, как в замедленной съемке. Его глаза подрагивают, а потом широко распахиваются, что мне и требуется. Лицо Луиса уже скривилось и стало багровым, а я хочу, чтобы он знал, кто его убивает. Я хочу, чтобы мое лицо было последним, последним, что Луис увидит перед смертью, я хочу закричать: "Я ебусь с Кортни! Ты меня слышишь? Я ебусь с Кортни! Ха-ха-ха!", — и эти слова станут последним звуком, который услышит Луис, пока его собственные хрипы и треск позвоночника не заглушат все. Луис смотрит на меня, и я напрягаю мышцы рук, готовясь к борьбе, которая, к моему разочарованию, почему-то не начинается.
Вместо того, чтобы сопротивляться, он смотрит на мои запястья, и вдруг как бы в нерешительности вздрагивает, наклоняет голову и… целует мое левое запястье, потом опять поднимает глаза на меня и смотрит этак застенчиво и с выражением… любви и как бы небольшой неловкости. Он поднимает левую руку и нежно гладит меня по щеке. Я стою столбом, руки так и лежат у Луиса на шее.
— О господи, Патрик, — шепчет он. — Почему здесь?
Его рука играет с моими волосами. Я смотрю на заднюю стенку кабинки, где нацарапано: «Эдвин толкает клевую шмаль», — я все еще парализован, и тупо таращусь на эти слова, на рамочку, окружающую буквы, как будто в ней содержится ответ, некая высшая истина. Эдвин? Какой-такой Эдвин? Я трясу головой, чтобы сбросить оцепенение, и перевожу взгляд на Луиса, у которого на лице как будто прилеплена эта жуткая влюбленная улыбка, я пытаюсь крепче сжать его шею, но мое собственное лицо искажается от этого непомерного усилия, и я не могу этого сделать, мои руки никак не сжимаются, мои руки, все еще простертые вперед, кажутся нелепыми и бесполезными в таком положении.
— Я видел, как ты смотрел на меня, — говорит он с придыханием. — Я заметил, — он сглатывает, — как ты разгорячен.
Он пытается поцеловать меня в губы, но я отступаю и случайно закрываю дверцу кабинки. Я убираю руки с шеи Луиса, он тут
— Не будь таким… робким, — говорит он.
Я глубоко вздыхаю, закрываю глаза, считаю до десяти, открываю глаза и делаю беспомощную попытку поднять руки, чтобы все-таки задушить Луиса, но руки кажутся совершенно неподъемными, руки меня не слушаются.
— Ты даже не знаешь, как долго я этого хотел… — он тяжело дышит, поглаживая мои плечи дрожащими руками. — Еще с той Рождественской вечеринки в «Аризоне 206». На тебе тогда был еще галстук от Armani в красную полоску.
Я только теперь замечаю, что его брюки все еще не застегнуты, и тихо и беспрепятственно выбираюсь из кабинки, чтобы помыть руки, но на руках у меня перчатки, и я не хочу их снимать. Мужской туалет Йельского клуба внезапно становится самой холодной комнатой на земле, и меня бьет озноб. Луис выходит следом, теребит мой пиджак, наклоняясь вместе со мной над раковиной.
— Я хочу тебя, — говорит он хриплым пидорским шепотом, и я медленно поворачиваю голову, чтобы посмотреть ему в глаза, и он ловит мой взгляд и добавляет, — тоже.
Я выбегаю из сортира и сталкиваюсь, кажется, с Брюстером Випплом. Я улыбаюсь метрдотелю и, пожав ему руку, бегу к закрывающемуся лифту, но опаздываю, и громко матерюсь, стоя перед закрывшимися дверями. Я замечаю, что метрдотель разговаривает с официантом, и оба вопросительно поглядывают на меня, так что я выпрямляюсь и машу им рукой. Луис спокойно выходит из туалета, все еще улыбаясь, раскрасневшийся, а я просто стою и смотрю, как он подходит ко мне. Он молчит.
— Что… это? — наконец, говорю я сквозь зубы.
— Ты куда собираешься? — смущенно шепчет он.
— Я… я собираюсь… — обалдевший, я осматриваю заполненный ресторан, потом поворачиваюсь к Луису и вдруг понимаю, что меня всего колотит. — Мне нужно вернуть видеокассеты, — говорю я, тыча в кнопку вызова лифта, но потом, когда мое терпение иссякает, иду обратно за столик.
— Патрик, — окликает он меня.
Я оборачиваюсь:
— Что?
Он шепчет: «Я позвоню тебе», — с таким выражением на лице, которое вроде как должно уверить меня, что он сохранит мой секрет.
— О боже, — мне хочется проблеваться, меня всего трясет, и когда я сажусь за наш столик, я понимаю, что полностью опустошен, я все еще в перчатках. Я залпом проглатываю остатки моего коктейля. И как только я сажусь, Ван Паттен спрашивает:
— Эй, Бэйтмен, как правильно надо носить булавку для галстука?
— С деловым костюмом булавка для галстука вовсе не обязательна, но если она все-таки есть, она должна его дополнять. Аксессуар ни в коем случае не должен забивать сам галстук. Лучше всего выбрать простую золотую заколку и поместить ее у нижнего конца галстука, под углом в сорок пять градусов.
УБИТЬ СОБАЧОНКУ
Звонит Кортни, она приняла слишком много элавила и не сможет пойти со мной ужинать в «Cranes», новый ресторан Китти Оатс Сандерс в Гремерси Парк, где Джин, моя секретарша, заказала нам столик еще неделю назад. Я в замешательстве. И хотя о «Cranes» были отличные отзывы (один — в журнале New York, другой — в The Nation), я не пытаюсь уговорить Кортни, потому что мне нужно разобраться еще с двумя контрактами и посмотреть Шоу Патти Винтерс, которое я записал утром, но еще не успел посмотреть. Сегодня оно было посвящено женщинам, перенесшим мастэктомию, так что в семь-тридцать, между завтраком и работой, я просто не смог это выдержать, но сейчас — после того, как в офисе сломался кондиционер, после нудного ланча с Каннингхемом в «Odeon», после того, как в этой ебаной китайской химчистке не смогли отчистить очередной пиджак от Soprani от пятен крови, после того, как я просрочил четыре видеокассеты, что будет стоить мне маленького состояния, да еще после того, как мне пришлось двадцать минут дожидаться очереди на тренажер… в общем, это меня добило. Но зато все вышесказанное укрепило мой дух, так что теперь я готов ко всему — даже к такой малоприятной теме.
Две тысячи отжиманий и полчаса прыганья через скакалку в гостиной, под «The Lion Sleeps Tonight», играющей снова и снова, хотя сегодня я уже накачался в спортзале — занимался почти два часа. Потом я одеваюсь и собираюсь за продуктами в D'Agostino. Надеваю синие джинсы от Armani, белую рубашку Polo, спортивную куртку тоже от Armani, без галстука; волосы приглаживаю муссом Thompson; на улице моросит, поэтому я надеваю черные водонепроницаемые ботинки от Manolo Blahnik; три ножа и два пистолета в черном кожаном кейсе от Louis Vuitton ($3,200), а поскольку сегодня похолодало, а я не хочу испортить свой маникюр, то надеваю еще и перчатки от Armani из оленьей кожи. Наконец, я завязываю пояс черного кожаного пальто от Gianfranco Ferre, которое стоит четыре тысячи долларов. И хотя до D'Agostino идти очень близко, я все равно беру с собой плейер, в котором играет диск с полной версией «Wanted dead or alive» Бон Джови. На всякий случай я беру зонт с деревянной ручкой от Bergdorf Goodman (триста долларов на распродаже) из недавно купленной стойки для зонтов в прихожей, и выхожу за дверь.