Аметистовый венец

Дэвис Мэгги

Держа меч плашмя, с громкими проклятиями Сенред сбивал их с лошадей, и, казалось, ничто не может остановить его. Подойдя к всаднику, державшему Оди, он вырвал девочку из его рук. Рыцарь тяжело сполз на землю и преклонил колени перед Сенредом.

– Проклятая свинья! – На этот раз Констанс поняла, что он говорит на германском наречии.

Держа на руках плачущую Оди, Сенред ткнул сапогом в спину рыцаря, а затем нанес ему сокрушительный удар по увенчанному пером шлему.

Ошеломленная, Констанс проехала на своей кобыле мимо

поверженных врагов. Засунув пальцы в рот, Беатрис громко рыдала.

Придержав кобылу, Констанс взглянула на Сенреда. Он был точно таким, каким навсегда врезался в ее память: крупное, могучее тело, золотистые волосы, сверкающие глаза. А уж красив он был, что и говорить, как бог.

Безудержная ярость, только что им владевшая, постепенно затихала. А ведь еще минуту назад он был готов перебить всех своих врагов, она это видела.

Сенред попробовал опустить Оди на землю, но она так в него вцепилась и так раскричалась, что ему пришлось вновь взять ее на руки.

– Я как раз возвращался к тебе, – сказал он, стараясь своим громким голосом заглушить вопли ее старшей дочери. – Как раз возвращался к тебе, Констанс…

29

– Этот вот рыцарь – Зигурд Глессен, – сказал Сенред, еще раз пиная шлем большого рыцаря. – Он, как и все остальные, состоит в войске императора Генриха. Они все время следили за мной, пока я школярствовал в Париже, и даже после всего того, что стряслось с Абеляром, не оставляли меня в покое. На этот раз они обыскивали сельскую местность, поселок за поселком. Но у них не хватало ума, чтобы поймать меня. Пока этот засранец, – он еще раз пнул шлем, – не додумался использовать тебя в качестве приманки.

Констанс не могла оторвать от него глаз. Да она почти и не слышала того, что он говорил: в голове ее гулким эхом отдавались его слова: «Я как раз возвращался к тебе… Как раз возвращался к тебе, Констанс…» Она с трудом сдерживалась, чтобы не засмеяться, чтобы не кинуться ему в объятия.

С багровым лицом подскакал молодой грум, ведя за собой пони Оди. Он изумленно выпучил глаза на простертого на земле огромного рыцаря, который не шевелился, хотя Сенред и пинал его ногой. Поверженные враги застыли в смиренных позах. Их белые туники были заляпаны грязью.

Свесившись с седла, Констанс передала Беатрис груму и соскользнула на землю.

Стоя совсем рядом с Сенредом, она перевела дух. Ах, как хорошо она помнила этот, теперь уже потрепанный и замызганный, голубой шерстяной жакет, когда-то подаренный ткачами Шрусбери, черные панталоны и мягкие сапоги, украденные для него Лвид. Как всегда, он производил на нее необыкновенно сильное впечатление. От его глаз, от его скрытого одеждой тела ей передавалось физически ощутимое тепло.

– Почему ты сказал, что меня использовали как приманку? – спросила она.

Он посмотрел на нее сверху вниз.

– Глессен решил устроить мне ловушку.

Он знал, что, если ты окажешься в опасности, я непременно приду тебе на помощь. – Он поставил Оди на ноги. – Я возвращался к тебе, – еще раз повторил Сенред, – чтобы снова стать твоим жонглером, твоим певцом, твоим поэтом, твоим телохранителем. Я стал бы тем, кем ты хотела бы меня видеть. Наконец-то ко мне вернулся рассудок. Я знаю теперь, что хочу тебя, только тебя, и если мне кто-нибудь и нужен, то только ты. Я думал, что мое сердце отдано другой женщине, но оказалось, это не так. Меня привязывали к ней только гнев и жалость.

Со стороны деревни появилась группа всадников. Они мчались с громкими криками на помощь своей госпоже. Предводитель саксонских рыцарей поднял голову, но Сенред тут же пинком уложил его обратно на землю.

Констанс на мгновение закрыла глаза. Осуществлялись все ее самые заветные мечты. Ее переполняло счастье. Краешком глаза она увидела, что мчавшиеся на ее спасение всадники с той стороны моста, заметив поверженных рыцарей, в недоумении остановились.

«Стало быть, он вернулся, – радостно повторяла про себя Констанс. – Вернулся, потому что нашел именно во мне то, что искал. Оказывается, он испытывал к Элоизе не любовь, а жалость». Это-то она и хотела слышать. Но прежде чем радость захватила ее всю целиком, Констанс по его лицу догадалась, что он сказал не все.

– Но теперь уже они не отпустят меня, – сказал он. – Да и ваш король тоже. – Он носком сапога перевернул саксонского рыцаря на спину и бросил презрительный взгляд на его лицо. – Встань и расскажи ей обо всем, Глессен.

Все еще продолжая лежать, большой германец снял с себя шлем. Лицо у него было загорелое, глаза более бледные, чем у Сенреда.

Он медленно поднялся на колени, затем отвязал кожаную сумку размером с человеческую голову, висевшую у него на поясе.

Констанс инстинктивно отступила. Рыцари в белых одеяниях по-прежнему стояли вокруг них на коленях.

Предводитель вытащил из сумки старинную золотую корону, усыпанную лиловыми каменьями, и поднял ее над головой. Момент был исключительной важности. На короне ярко играли солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь деревья. Остальные рыцари склонили головы.

– Принц Конрад, – торжественно провозгласил Глессен на гортанном французском наречии. – Слава принцу Конраду, герцогу Саксонскому!

Констанс смотрела на происходящее, ничего не понимая.

Тот, к кому было обращено это высокопарное приветствие, стоял, опираясь на большой меч, конец которого ушел в рыхлую землю. Вид у него был скорее насмешливый, чем радостный.

– Мой старший брат, прежний герцог Саксонский, умер, – объяснил он. – Как ни странно, от болезни. В нашей семье принято убивать друг друга. Члены твоей семьи просто ангелы по сравнению с моими ближайшими родственниками.

Констанс повернулась к нему, не скрывая печали.