Амфисбена
Шрифт:
Мы возвратились на яхту через узкие спуски улиц Бонифацио, вдоль потемневших домов. В гавани нас ждала лодка, но перед посадкой на борт г-жа де Лерэн захотела еще прокатиться по бухте. Мы проехали мимо руля «Амфисбены» и вдоль высокой скалистой стены. Вода была глубокого спокойствия, синего, почти черного, цвета. Лодка оставляла длинную борозду. Иногда мы почти касались скалистых стен. От них исходил странный запах морских трав, необычайный соленый дух. Так мы доплыли до узкого отверстия в гавань. Оттуда «Амфисбена», стоящая на якоре, производит отличное впечатление со своими белыми боками, трубой, мачтами, изящным и мощным видом, со своим красным вымпелом, на котором выделяется эмблема сказочной двуглавой змеи, название которой она носит, название, приводящее в отчаянье добрую г-жу Сюбаньи, которая никак не может его запомнить и перевирает на самые нелепые манеры.
Следующим нашим заходом будет Неаполь, где мы остановимся на несколько дней.
Завтра утром Неаполь
Обычно эти доводы сердят его, он жалуется, ругает свою неудачливость и еще раз проклинает нелепый образ жизни, который он вел.
Я сидел около него и рассеянно слушал его жалобы, смотря на г-жу де Лерэн, которая прохаживалась взад и вперед по палубе. Он заметил мою невнимательность и проворчал:
— Все-таки, дорогой, ты мог бы меня слушать повнимательнее. Я знаю, что я всем надоедаю с моим здоровьем. В конце концов, я не имею права на тебя сердиться. Ты был мил, согласился участвовать в этом скучнейшем путешествии… Не опровергай, пожалуйста, это ни к чему. На яхте ужасная скука, и так и будет продолжаться. Это неизбежно. Ты знаешь, как я понимаю плаванье? Вроде американского банкира Морлэнда! Каждый год он возит несколько друзей на яхте. Ее нагружают ящиками с шампанским, портвейном и с утра до вечера играют в покер… В прошлом году они ездили к Зеленому мысу; никто из участников носу не показал на палубу. Через месяц они снова были в Марселе, откуда выехали, и все в том же положении, за карточным столом. Морлэнд проиграл четыреста тысяч франков, и в трюме не осталось ни одной бутылки. Вот это путешествие! А так — фу! Что ты присоединился к этому похоронному предприятию, конечно, очень шикарно и мило с твоей стороны, но согласись, что и я кое-что для тебя сделал и заслуживаю в ответ, чтобы ты немного любезнее выслушивал мои сетования, сообщения о состоянии моего желудка и прочие не менее интересные признания!
Я не понимал совершенно, что хотел сказать Антуан. Видя мое недоуменье, он хлопнул меня по руке:
— Ну, старина, не валяй дурака! Ты знаешь, что я хочу сказать. Ты не заставишь же меня обратить твое внимание на тонкую предусмотрительность по отношению к тебе. Ну так вот что: когда ты принял тетушкино приглашение, меня стала мучить совесть при мысли, что целых два месяца ты будешь проводить в мрачном обществе неудачника, как я, имея в виде развлечения ежедневную компанию старых Сюбаньи и этого дяди Жернона, у которого не все дома. Я подумал: «Что же несчастный Дельбрэй будет делать на этой галере?» У меня-то есть занятия: я дышу, щупаю себе пульс, осматриваю свой язык, соблюдаю режим, стараюсь переделать во что-нибудь более представительное развалину, в которую я обратился. У тетушки существую я! Сюбаньи ни в ком не нуждаются. Ты увидишь, что за потешную пару они представляют!
Что касается до Жернона, он вкушает неизъяснимую прелесть дарового проезда и питания и наслаждается уважением, которое доставит ему в академических кругах его плаванье… Но ты, бедный Жюльен, что бы ты стал делать на этих плавучих досках в течение шестидесяти дней? Ты бы умер от скуки или бросил бы нас на третьей остановке. А что бы стало тогда со мной? Ничего не поделаешь, ты — единственное живое существо, не возбуждающее в данную минуту во мне отвращения. Уверяю тебя, это так! Может быть, это потому, что нас связывают общие воспоминания, относящиеся к тому времени, когда я еще не начал идиотских кутежей, которые меня доконали. Ты единственный человек, которому мне не хочется дать пинка ногой, как я охотно сделал бы этому кретину Жернону. Ты мне необходим, и я не хочу, чтобы ты меня бросил.
Видя, что я пожал плечами, он продолжал: — Ты отвергаешь это, но я отлично знаю, что это было бы так. Ты бы и двух недель не вытерпел такой жизни. Я знаю, что ты умеешь заполнять свое время, что ты культурный молодой человек, одним словом, что-то вроде художника в душе, у тебя в голове масса мыслей; у тебя есть воображение; ты, как говорится, мечтатель; тебя занимает смотреть на цвет воды в море, считать звезды. Я знаю, что тебя интересует масса пустяков: пейзажи, города, которые попадутся на пути, всякого рода ерунда. Но, не в обиду тебе будь сказано, тем не менее ты нас бросил бы. И вот, принимая все это в расчет, я подумал: «Необходимо что-нибудь найти, что бы удержало его на судне». Это было трудно. К счастью, я вспомнил, что ты мне часто говорил о г-же де Лерэн. Ты рассказывал, что ты водишь ее по Парижу, что у вас превосходные товарищеские отношения. Тогда у меня явилась блестящая мысль, и я внушил тетушке, что она обязательно должна пригласить также и г-жу де Лерэн. Она свободна как ветер, будучи только что разведена. Она дитя, ее позабавит видеть белый свет! И какое приятное общество для Жюльена! Она поможет ему провести время. Не скрою от тебя, что сначала тетушка стала брыкаться. Ее конек — приличия, у тетушки Брюван! Но я был настойчив. Я доказал
Нас прервал служащий мальчик. Он принес Антуану на подносе лекарство: мадеру с желтком. Выпив микстуру и прищелкнув языком, Антуан продолжал:
— Теперь, скрытник ты этакий, ты не будешь уверять, что ты не влюблен в г-жу де Лерэн? Ты знаешь, у меня на это глаз наметан. Как бы ты ни отпирался, я ни одному слову не поверю. Хотя я поглупел и выжил из ума, по-видимому, но в этом отношении меня не проведешь. Ты любишь г-жу де Лерэн, старина; доказательством служит то, что в течение трех месяцев ты везде ее таскаешь за собою и у нее на побегушках. Конечно, ты от природы услужлив, но, во всяком случае, ты перешел несколько за пределы простой вежливости и услужливости. Трудно согласиться четыре раза в неделю служить проводником какой-то еле знакомой особе, не имея задних мыслей. Иначе ты был бы просто дуралей, потому что, по правде сказать, нет ничего скучнее, как водить гулять женщину. Они никогда вовремя не готовы, всегда усталы, вечно у них нелепые капризы. Они делают нас ответственными за все неприятности. Дождик идет, ветрено — всё мы виноваты. Мы провинились в том, что слишком жарко, и наша же вина, если слишком холодно. И потом, у женщин нет никакой последовательности в мыслях. Вдруг они ни за что не хотят того, чего только что безумно желали.
Наоборот, вдруг неожиданно у них являются желания, которые мы должны тотчас же удовлетворить, если не хотим прослыть у них невежами… Вот народ-то! Я не припомню ни одной увеселительной поездки, которая не была бы испорчена женским капризом, дурацкой обидой или глупой ссорой. Ты можешь мне возразить, конечно, что моя опытность требует еще подтверждения, что я не имел дела с дамами вполне приличными, лучшего общества. Это правда, но, видишь ли, в сущности все они одинаковы; только с девчонками, по крайней мере, можно поругаться как следует. Этого преимущества мне очень не хватало бы в обществе светских женщин, и потому я в этой области не работаю. С кое-какими мне приходилось сталкиваться, но мне надоедают их жеманства, предисловия, манера торговаться. Я в любви стоял за проворность. К чему вертеть волынку? Женщина представляет интерес только в постели. К этому всегда и нужно приходить. В конце концов, они и сами это отлично знают, и если с ними долго церемониться, то они обижаются. Они видят в этом недостаток нетерпения, которого они нам не прощают. И они злопамятны, негодяйки! Так что в последнюю минуту, когда вы все исподволь подготовили, достаточно выказали деликатности и считаете, что незаметно их довели до желаемой точки, — вдруг они у вас ускользают между пальцев, делают вам реверанс и прямо в нос хохочут. Для них нет большего удовольствия, как разыграть такую штуку. Они обожают рисковать нашей головой. Видишь ли, в любви есть такой момент, и этот момент не следует слишком откладывать, в который следует быть решительным, отложив в сторону все прекрасные чувства и деликатности, в который все сомнения бесполезны и опасны. Помолчав немного, он продолжал: — Я чувствую, что ты со мною не согласен и всегда считал меня довольно грубою личностью. В сущности, в твоем определении есть доля правды. Да, я — самец, а ты — любовник. Ну, будем говорить начистоту. Я уверен, что ты ни разу не взял женщину силой. Ты всегда ждешь, чтобы она сама отдалась. Ты всегда даешь им время решиться принадлежать тебе.
Я насквозь вижу твою методу, мой дорогой. У тебя есть убедительность и чувствительность; ты возразишь мне, что, кроме того, твоя метода не так плоха и достигает цели, что, пользуясь ею, ты имел столько же любовниц, как и всякий другой. Может быть, это и справедливо, но тут дело в личной привлекательности. Успехом своим ты обязан тому, что ты молодой человек, приличный, симпатичный, умеешь разговаривать, умеешь быть нежным, галантным, милым. Да, у тебя есть ум и сердце, одним словом, ты выигрываешь при ближайшем знакомстве. Если расположение, которое женщина может иметь к тебе, вначале несколько неустойчиво, оно может укрепиться по мере того, как она будет узнавать твои достоинства. В конце концов, такого рода успех не имеет в себе ничего неприятного. Должно быть, даже занятно видеть, как мало-помалу завоевываешь почву и что тебя ценят все больше и больше. Не говоря уже о том, что, вероятно, очень возбудительно наблюдать, как зреет плод, касаться его, ощупывать, удостоверяться, что он почти готов, скоро упадет. Это все прекрасно, но признайся, что для этого нужны способности, которых у меня, скорее, нет. Во-первых, обладаю ли я внешностью, подходящей для такого образа действий? Разве люди такого сорта, как я, могут производить медленные операции? Что бы я выиграл от ближайшего знакомства, спрашиваю тебя? Представь себе толстого Антуана Гюртэна в роли соблазнителя, пускающего в ход свои чары? Надо мною стали бы смеяться. Я прибегнул к другим способам и так удачно, что теперь ты можешь полюбоваться, куда это меня привело.
Антуан Гюртэн, вздохнув, умолк. Вдали, в конце яхты, г-жа де Лерэн проворно карабкалась на капитанский мостик. Ее силуэт элегантно выделялся на синем небе. Я встал, боясь, что Антуан снова заговорит о моей любви к г-же де Лерэн. Кажется, он понял мою мысль, потому что только добавил со смущенным видом:
— Послушай, Жюльен, я должен тебе сказать одну вещь, которая меня мучает уже некоторое время. Четыре года тому назад я не очень хорошо поступил по отношению к тебе в некоторых обстоятельствах. Я был не прав и надеюсь, что ты перестал сердиться на меня. И вот я хотел, я постарался… Одним словом, я был бы рад, если бы мог как-нибудь загладить окончательно это скверное воспоминание. Ну, иди же к г-же де Лерэн, видишь, она делает тебе знаки, чтобы ты поднялся к ней на капитанский мостик. Довольно сегодня я тебе надоедал, старина.