Амнезиаскоп
Шрифт:
Когда я понял, что зашел слишком далеко, было уже поздно. Телестанция дала Вив аванс и составила расписание, согласно которому я должен был закончить сценарий к концу месяца. В поиске вдохновения я начал пересекать часовые пояса города один за другим, рыща по клубам, кофейням и топлесс-барам, которые воздвигаются за ночь из пепла Черных Проездов. Не знаю, чего я ждал, – что меня действительно посетит муза, или же я просто надеялся, что фортуна сделает мне одолжение и кто-нибудь меня ограбит, размозжит мне голову и положит конец моим несчастьям. Мне повезло не настолько, но почти. Однажды я был в «Лихорадке», на углу Фаунтэн и Формозы, когда вошла Джаспер. Теперь клуб населен панками, музыкантами и отдыхающими после работы стриптизершами, но в 1910-м клуб «Лихорадка» был китайским опиумным притоном, а в 1930-м стал голливудским баром; кабинки обклеены пожелтевшими фотографиями с автографами испустивших дух звезд второсортных фильмов, а в глубине клуба стоит бильярдный стол, рядом со сценой, на которую время от времени кто-нибудь забирается и декламирует самые худшие стихи, которые кому-либо доводилось слышать. В ту ночь, когда я был там, вдруг вошла живая, большая, растрепанная тряпичная кукла. Высокая, вызывающе округлая, со светлыми волосами, в драных чулках, и на шее у нее был кулон, который не подходил к ее серьгам, которые не подходили друг к другу, и ни одна из которых не подходила ни к одному из трех или четырех колец у нее на пальцах.
Она прошагала к столику рядом с моим и села, заказала бокал вина и закурила сигарету. Я выводил ничего не значащие каракули в своем блокноте, изображая занятость, пока она не посмотрела на меня и не спросила: «Что ты пишешь?» Тогда я рассказал ей часть истории про художницу и ее натурщиц и подождал, пока она не задаст пару вопросов. Я едва сдерживал свое желание перепрыгнуть стол, схватить ее за громадные груди, разорвать ее напополам, сунуть руку внутрь и вытащить из нее вдохновенную идею, потому что, как только я ее увидел, я понял, что идеи у нее есть; я был в отчаянии, и у меня едва хватало мозгов, чтобы сообразить, что эта женщина не ценила ничьего отчаяния, кроме своего собственного. Мы немного поговорили, я заказал нам еще по бокалу вина и чуть было не разбрызгал свой бокал по столу, когда она сказала:
– Должно быть, ты много знаешь о женщинах, раз пишешь такой сценарий.
Я посмотрел на нее, пытаясь понять, не шутит ли она.
– Ну, – взял я себя в руки, – скажем так: я знаю ровно столько, сколько нужно, чтобы знать, что я был бы полным идиотом, если бы сказал, что много знаю о женщинах.
Все стало еще хуже, когда она сказала:
– Я имею в виду, если сравнить мужчин с женщинами, например. – У нее была манера то и дело напускать на себя хитрый вид, так же как время от времени она подпускала в свою речь легкий акцент – вроде немецкий; вид этот она принимала, сужая и снова расширяя глаза, прежде чем улыбнуться: – Если опустить очевидное.
– Ну… – начал я и не смог придумать ни одного сравнения, которое не раскрывало бы мою сущность в гораздо большей степени, чем женскую. Я решил начать с чего-нибудь попроще. – Женщины смелее мужчин, – предложил я наконец.
– Кто же этого не знает, – ответила она.
– У них больше развито воображение.
– Правда?
– Я не говорю, что они более творческие натуры. Я не знаю, более или менее. Я хочу сказать, что женщина может перекроить себя заново.
– Женщины всегда меняются, – кивнула она. – А мужчины, по прошествии какого-то времени, перестают меняться совсем.
– Да, – пришлось согласиться мне, – для большинства мужчин к тому времени, как им исполняется двадцать пять, поезд уже ушел. А женщины едут в этом поезде до конца своей жизни.
– Да.
– Они сильнее и выносливей, – предложил я еще одно простое наблюдение.
Она пригубила свое вино и подождала.
– Это все хорошие качества.
– Да.
– Ты же не думал, – улыбнулась она, – что сможешь обмануть меня, перечисляя только хорошее.
– Ну… – смешался я. – Женщины меньше прощают.
– Да.
– Они в меньшей мере готовы отвечать за свои внутренние противоречия.
На это она ничего не сказала.
– Они менее романтичны.
– Менее романтичны?
– Конечно, это вовсе не обязательно хорошо или плохо.
– Женщины менее романтичны, чем мужчины?
– Да.
– Ничего подобного.
– Вообще-то это единственное, в чем я действительно убежден.
– Я не знаю ни одной женщины, которая согласилась бы с этим.
– Это потому что для женщины романтика – это манера поведения, может, даже ритуал, в то время как для мужчины это вопрос жизни и смерти. Если, конечно, это мужчина, который вообще согласен за что-либо умереть.
– Да, но, – ответила она уничтожающим тоном, – может быть, женщинам не всегда была доступна возможность умирать за романтику.
– Вот тебе и ответ.
– И вообще, ты обобщаешь.
– Ты меня и просила обобщить, помнишь? Отвечай за свои противоречия.
Она хищно расширила глаза. Она спросила, как меня зовут, и я сказал ей, и она сказала, что, кажется, слышала обо мне; я сказал ей, что сомневаюсь в этом, и она спросила, не писал ли я когда-то книги, и я признался, что писал.
– Я, кажется, читала рецензию на одну из них, – сказала она. – На самую последнюю.
– Это было достаточно давно.
– На пафосную такую.
– Все мои книги пафосны, – заверил ее я. – Просто последняя была особенно пафосной.
– Меня зовут Джаспер.
– Какое интересное имя.
Ей наскучило ее интересное имя.
– Это имя без причины, – объяснила она. – Нет, мои родители не думали, что у них будет мальчик. Нет, они не зачали меня в городе под названием Джаспер. Они не назвали меня в честь Джаспера Джонса [2] или в честь дядюшки Джаспера, который оставил им миллион долларов… – На пальце у нее было кольцо в форме кошки, свернувшейся клубком вокруг красного камня. Она выставила руку и даже разрешила мне взять ее пальцы в свои, чтобы я смог рассмотреть его. Она поглядела на меня так, будто видела меня насквозь.
2
Джаспер Джонс (р. 1930) – американский художник, скульптор и гравер, виднейший представитель поп-арта. Кроме того что Джаспер – мужское имя и американский топоним, по-английски слово «jasper» обозначает яшму, или веджвудский фарфор, или, в американском разговорном, деревенщину или святошу.
– Оно подходит к тому, что у меня в клиторе.
– Что-что?
– Оно подходит к кольцу в моем клиторе.
– Я тебе не верю.
Но я ей, конечно же, верил. Я верил ей полностью. Ее, казалось, совершенно не волновало, верю я ей или нет.
– Доказывать тебе я не собираюсь, – сказала она. Меня настигло вдохновение. Не потому что ситуация была хоть на сколько-то у меня под контролем, а потому что Джаспер контролировала все настолько, что для нее не составляло труда кинуть мне подачку, жест сексуальной любезности вместо доказательства того, что в клиторе у нее кольцо с кошкой и это единственное украшение, подходящее к какому-либо из остальных, а именно – к кольцу у нее на пальце.
– В моем сценарии, – сказал я ей так спокойно, как только мог, – художница задает вопрос каждой натурщице, которую видит в первый раз.
– Да?
– Где он тебя трогает?
Она кивнула.
– Вопрос задается без преамбулы, и кто «он» – неважно. Иногда натурщица удивляется вопросу, иногда смеется, иногда пугается. В каждом случае художница предполагает, что берет ситуацию под контроль тем, что ловит собеседницу врасплох, пока однажды не встречает натурщицу, которая отвечает так, как будто все это время ожидала вопроса.