Амнезия
Шрифт:
Мистер Огилви, старший сын лорда Огилви, кроме знатного происхождения обладал массой достоинств. Всего на семь лет старше меня, молодой Огилви на следующий год собирался баллотироваться в парламент. Однако еще раньше мистер Огилви должен был сочетаться законным браком с очаровательной Анжелиной Вьерж. Однако все это не объясняет, почему он вышел из вашего кабинета с таким выражением лица, возразил я. Доктор Ланарк кивнул.
— Вы правы, хотя неприятности, которые грозят мистеру Огилви, могут разрушить как его брак, так и карьеру.
Доктор открыл мне, что наш клиент получил несколько анонимных писем, в которых его невесту называли дурной женщиной, соблазнительницей
Между тем, продолжил доктор, нет ничего более далекого от истины.
— Я встречался с Анжелиной Вьерж и уверяю вас, она являет собой образец женских добродетелей. Другую такую милую и невинную девушку трудно вообразить!
Если мистер Огилви собирается стать парламентарием, предположил я, то он вполне может стать жертвой шантажа.
— Так я ему и сказал, — отвечал мой работодатель.
— Значит, мистер Огилви поручил нам найти негодяя, который шлет письма? — предположил я.
— Если бы так, Твейт, если бы так…
— А разве нет?
— Мистер Огилви хочет, чтобы мы начали слежку за его невестой. Ревность, которой подвержены даже самые достойные из джентльменов, к несчастью, заставляет его не то чтобы поверить обвинениям, но мешает с порога отвергнуть их. Молодого Огилви терзают сомнения. Именно эти муки вы, вероятно, и прочли на его лице. Мистер Огилви на месяц отправляется в Южную Африку (якобы спеша к смертному одру тетушки), а мы должны в течение этого месяца днем и ночью не спускать глаз с мисс Вьерж.
— Понятно.
Возникла пауза, в течение которой доктор Ланарк раскуривал трубку. Кабинет наполнился клубами дыма. Казалось, доктор Ланарк глубоко ушел в раздумья, поэтому я вернулся к своим бумагам. Спустя несколько минут он снова заговорил, но уже обычным деловым тоном.
— Твейт, я поручаю вам расследование этого дела. Вопрос слишком щепетилен, поэтому мне нужен человек, обладающий деликатностью. Боюсь, работая на улице, мои детективы слишком огрубели, да и тонкостям поведения не обучены. А вот вы справитесь. Я целиком вам доверяю, тем не менее жду от вас ежедневных отчетов о ходе расследования.
— Благодарю, доктор Ланарк, — ответил я, изо всех сил пытаясь умерить природную живость и держаться с достоинством. — Я вас не подведу.
Еще не рассвело, а я уже покинул свою комнатенку у Кинг-Кросс и по молчаливым улицам устремился к Мейфэр, где жила мисс Вьерж. В десять минут шестого я сменил наблюдателя, который следил за ее домом ночью. Когда я появился, он курил сигарету, прячась в проеме пустующего дома на другой стороне улицы. Этот человек оказался первым подчиненным Ланарка, с которым меня свело дело, хотя мне уже приходилось встречаться с некоторыми из детективов на ступеньках задней лестницы, ведущей в кабинет шефа. Обстоятельства нашего знакомства врезались в память, и виной тому не только мое честолюбивое рвение и желание во что бы то ни стало доказать свою пригодность к сыщицкому делу, но и то, что впоследствии этому человеку суждено было сыграть в моей жизни не последнюю роль.
С первого взгляда Ивэн Доуз — ибо так его звали — удивил меня. Вместо прожженного сыщика, умелого хамелеона, которого рисовало воображение, передо мной предстал молодой человек чуть старше меня, одетый как денди. Кудрявые пряди по плечи, тонкое, почти девичье лицо, чувственные алые губы и живые глаза, что при его профессии представлялось мне серьезным изъяном, выдавая недостаток благоразумия и осторожности. Признаюсь, что рядом с ним я чувствовал себя неуклюжей деревенщиной. Я уже забыл, что он сказал мне в то утро, в памяти остался лишь тон (насмешливый, с легким оттенком превосходства), с которым Ивэн Доуз отозвался о нашем задании. Я невзлюбил его с первого взгляда. Меня раздражало показное дружелюбие Ивэна, но на деле я просто боялся, что про себя он посмеивается над моей неотесанностью.
Дневная смена продолжалась с шести утра до семи вечера. На два часа длиннее ночной, она тем не менее считалась среди детективов легкой. Днем вас не подстерегали ни холод, ни скука, ни смертельная опасность. Разумеется, я мечтал о ночной смене. Ивэн сообщил мне, что «ее светлость» погасила свет в спальне сразу после полуночи и с тех пор не подавала никаких признаков жизни. Подобные дела именовались у нас «тухлыми» или «дохлыми», в зависимости от того, менялось ли что-нибудь в поведении объекта наблюдения впоследствии. Если менялось, дело переходило из разряда «дохлых» в разряд «тухлых».
— Боюсь, тут дело дохлое, — вздохнул Ивэн, — хотя должен признаться, она чертовски мила. Я бы не отказался продолжить наблюдения у нее в спальне.
Слова Ивэна не выходили у меня из головы, хотя я изо всех сил прогонял их прочь, вглядываясь в подъезд дома номер двадцать один по Лафф-стрит. Для своих лет я был потрясающе наивен, все еще девственник, без всякого амурного опыта. Неудивительно, что я был (и это отчасти объясняется моей невинностью) юношей не в меру романтичным. Но кто мог знать, как божественно прекрасен наш объект!
С тех пор я часто пытался восстановить в памяти все подробности того дня, когда сияющая красота Анжелины Вьерж впервые предстала предо мною, но безуспешно. Все отходит на второй план и исчезает в тумане, остается лишь она. Помню только, что Анжелина была в очень простом (в своем безупречном стиле) белом платье и что, увидев ее, я навеки погиб. Земля ушла из-под ног, меня подхватил безумный вихрь. Даже сегодня, когда я вспоминаю ее лицо, голос или имя, эти ощущения живут во мне.
Весь день я следовал за ней из магазинов в рестораны, из ресторанов в особняки ее приятельниц. Она передвигалась по Лондону в кебе, пришлось и мне взять наемный экипаж. Через мои руки прошли горы счетов других сыщиков, поэтому я хорошо знал правила. На мне был темный, слегка поношенный костюм, черное пальто и цилиндр. В одном кармане лежал блокнот, перочинный ножик и карандаш, в другом — маленький револьвер. Я изо всех сил старался остаться незамеченным, но если мне это удалось, то никакой особой заслуги здесь нет. Когда объект свято уверен в собственной невинности, он не замечает слежки. Боюсь, я слегка перебарщивал в своем рвении. Я вполне мог перекусить, когда мисс Вьерж с двумя приятельницами обедала в превосходном французском ресторане «Рандеву», но так боялся упустить ее, что проторчал весь обед напротив ресторана, хотя к трем пополудни меня мутило от голода и усталости.
Другим подводным камнем сыщицкой работы, к которому я оказался совершенно неподготовленным, не менее опасным, чем заряженный револьвер, была скука. Приходилось часами стоять, смотреть и стараться не впасть в прострацию. Чтобы прогнать сон, я заполнял блокнот названиями улиц, по которым мы проезжали, с секундной точностью записывал время наших прибытий и отъездов, по ходу добавляя множество необязательных комментариев относительно погоды, случайных прохожих, и скрупулезно повторял выкрики разносчиков газет. Иногда я разбавлял эти наблюдения своими умозаключениями о характере мисс Вьерж и стыдливо-восторженными описаниями ее внешности. Я излагаю весь этот бред так подробно, потому что тот блокнот и сейчас со мной. В сущности, это мое самое первое и самое длинное любовное послание Анжелине.