Амори
Шрифт:
У Рауля де Менжи был друг, занимавший дом напротив известного нам особняка на улице Ангулем. Каждое утро Рауль приходил к другу поболтать и выкурить сигару. По причине своего душевного волнения и ежедневного времяпровождения за сигарой он видел все, что происходило на улице, поскольку окна были по-прежнему закрыты, а шторы опущены.
Хотя господин де Менжи сначала не придал значения, вернее, не хотел придавать значения открытиям своего племянника, он был поражен ими и тотчас написал Амори, прося уделить ему время для разговора.
Это
Амори как раз собирался выходить и, получив письмо господина де Менжи, тотчас отправился к старику, которого он уважал и отеческую привязанность которого постоянно ощущал.
— Господин Амори, — сказал граф, — разрешите выразить вам мою признательность за то, что вы поспешили последовать моему приглашению. Я знаю, что мое послание застало вас у двери, но я должен вам сказать два слова, и я уверен, что вы их поймете без излишних объяснений.
Вы обещали господину д'Авриньи опекать его племянницу, быть ей Советчиком, наставником, братом?
— Да, господин граф, я дал это обещание, и я его сдержу.
— Следовательно, вам дорога ее репутация?
— Больше, чем моя, господин граф.
— Так вот я должен вам сказать, что некий молодой человек, — господин де Менжи сделал ударение на последних словах, — без сомнения, ослепленный своей страстью — и хотя надо многое прощать безумно влюбленным — он компрометирует Антуанетту своим частым появлением на улице, где она живет. Иногда неосторожность его доходит до того, что он, не отдавая себе отчета, останавливается под ее окнами.
— Я вам отвечу, господин граф, — сказал Амори, нахмурив брови, — что вы не сообщаете мне ничего нового. Я знал, что вы скажете именно это.
— Но, — продолжал господин де Менжи, который хотел дать понять одному из виновников всю серьезность положения, — неужели вы думали, что, кроме вас, никто этого не знает?
— Да, господин граф, — сказал Амори, все больше хмурясь, — я действительно думал, что только мне известно об этом легкомыслии. Кажется, я ошибся.
— Конечно, вы понимаете, мой дорогой господин де Леонвиль, — заговорил граф, — что честь Антуанетты вне подозрений, которые могло бы вызвать подобное поведение. Однако…
— Однако, — продолжил Амори, — вы считаете, господин граф, что эти выходки должны прекратиться как не совсем приличные? Таково и мое мнение.
— Именно с этой целью, признаюсь вам и прошу простить мою откровенность, я и пригласил вас, мой дорогой Амори.
— Сударь, — сказал Амори, — я даю вам слово чести, что, начиная с сегодняшнего дня, эта ситуация изменится.
— Мне достаточно вашего слова, мой дорогой Амори, — ответил господин де Менжи. — С этой минуты я закрываю глаза и уши.
— А я, сударь, благодарю вас за доверие, с которым вы поручаете мне пресечь попытки этого безумца и нахала.
— Как! Что вы этим хотите сказать?
— Господин граф, — сказал Амори очень значительно, —
— Простите, мой юный друг, но мне кажется, что вы меня плохо поняли или даже совсем не поняли.
— Что вы, господин граф, я прекрасно все понял, — ответил Амори.
И, поклонившись еще раз, он вышел, не дав господину де Менжи добавить ни слова.
— Ах, это ничтожество! — вскричал Амори, вскакивая в свой экипаж. Он не сомневался, что выговор относится к Филиппу. — Итак, я не ошибся, именно твою милость я видел перед домом на улице Ангулем. И ты компрометируешь Антуанетту! Черт побери, я давно жажду надрать тебе уши, и если такой человек, как господин де Менжи, дает мне совет, я с тем большим удовольствием это сделаю.
Так как он не давал никакого приказа, лакей, закрывая дверцу, спросил:
— Куда сударь изволит ехать?
— К господину Филиппу Оврэ, — ответил Амори тоном, в котором внимательный слушатель уловил бы угрожающие ноты.
L
Дорога была долгой, так как Филипп, не желая изменять своим старым привычкам, по-прежнему жил в Латинском квартале.
За это время плохое настроение Амори превратилось в гнев, и когда этот Орест [88] оказался у дверей Пилада, не будет поэтическим преувеличением сие сказать, буря бушевала в его груди.
88
Орест — в древнегреческой мифологии сын Агамемнона и Клитемнестры. Эринии, богини мщения, преследовали его за убийство матери, которой он отомстил за отца, и на него насылали припадки. Пилад — верный друг Ореста.
Амори сильно потянул за шнурок звонка, не обращая внимания на то, что ручку, кроличью лапку, на улице Сен-Никола-дю-Шардонре заменило копытце косули.
Улыбающаяся толстая служанка открыла дверь: в своем юношеском простодушии Филипп все еще пользовался услугами служанок, а не лакеев.
Он сидел в кабинете, облокотившись на стол, запустив руки в волосы, и изучал вопрос об общей стоимости.
Толстая служанка не посчитала нужным спросить имя Амори и на вопрос, дома ли Филипп, пошла вперед, открыла дверь и доложила о посетителе самым простым способом:
— Сударь, какой-то господин вас спрашивает.
Филипп поднял голову, вздохнул, и поэтому мы думаем, что в вопросе о собственности больше меланхолии, чем кажется, и удивленно вскрикнул, узнав Амори:
— Как, это ты! Дорогой Амори, я так рад видеть тебя!
Но Амори, неуязвимый для таких нежных проявлений, оставался холодным и строгим.
— Знаете ли вы, что привело меня, господин Филипп?
— Еще нет, но я собираюсь к тебе уже четвертый или пятый день и никак не могу решиться.