Амулет Паскаля

Роздобудько Ирэн Виталиевна

«Ого, она — настоящая хищница, ведь замахнулась на самого папочку», — подумала я.

— Я довольно хорошо знаю, что такое — конец… — продолжала она. — Ты думаешь, что это смерть?..

Я так не думала, но решила промолчать и послушать, что скажет она, поэтому неопределенно пожала плечами.

— Конец — это когда за несколько часов перед тобой, как в кино, проходит вся прошлая жизнь. Проходит, прокручивается перед глазами, и ты понимаешь, что все в ней было не так! Вот это действительно страшно. Потому что ты все равно продолжаешь жить. Жить, потому что слишком живая и безумно любишь ощущать любые прикосновения, даже порезы. Я недаром говорила Веронике о дерьме… Я сама хорошо знаю, что такое перешивать на себя мамино платье… Я родилась далеко от этих мест. Семья была бедной. Но я с детства знала, что мое назначение —

стать известной. Хотя у меня не было, да и сейчас нет никаких талантов. Кроме одного… Того, за что нас любят мужчины…

Она выразительно посмотрела на меня. Я снова неопределенно улыбнулась. Я не представляла себе, за что можно любить меня, я над этим никогда не задумывалась.

— Думаешь, я имею в виду постель? Ошибаешься! Понимаешь, беззаветно мужчины могут любить только своих матерей, и все свои успехи посвящают им, хотя и подсознательно. Я это поняла довольно рано и поэтому пыталась «усыновлять» каждого, кто попадался на моем пути.

Мне это показалось довольно скучным. Я так и сказала ей:

— Но ведь это скучно и неинтересно.

— Ошибаешься, дорогуша! Это интереснее, чем ты можешь себе представить. От матери зависит очень многое. Только она может воспитать гения или негодяя. Это почти божественная миссия. Я хотела перебрать ее на себя. Хотела быть в этом непревзойденной. Победить природу. Я видела, как моя мать трясется над братом, хотя он был здоровенным детиной. А я умирала от чахотки. Как сказали бы сейчас — туберкулеза. Я думала, что это конец, и не знала, что — только начало, которое приведет меня к выполнению миссии. Каким-то чудом, благодаря тому, что взяли у знакомых денег в долг, меня отправили на лечение в чудесный заграничный городок. Мне было восемнадцать. Я еще никуда не выезжала одна и ничего не видела, ничего не знала и не умела. А тут! Белые платья… Белые шляпы… Кружевные зонтики, отбрасывающие загадочную тень на бледные лица барышень, обреченных на смерть. Шелест гравия и звон ручья, бьющего из скалы и наигрывающего мелодию, наполняя кружку со странной трубочкой для питья. Заросли сирени. Нереально яркое солнце. Тишина. Там, в беседке, увитой виноградом, я и увидела своего Гренделя… Любовь накануне смерти. Что может быть романтичнее? Вообще, для меня любовь всегда ассоциируется со смертью. Он испытывал то же самое. Он был весь, как сеть, сотканный из литературных аллюзий. Но это была лишь основа с огромным пространством для собственных видений, а крепкие нити этой невидимой сети — канаты, свитые из мыслей древних мыслителей, только поддерживали его, не давали упасть и возносили душу к небесам, как пружинистый батут. Но он не умел управлять тем, что имел. Я это сразу поняла. Некоторые женщины предпочитают строить из себя маленькую девочку, но я стала для него самым необходимым человеком — я стала ему матерью. Разве могла та, что родила его, теперь назвать взрослого мужчину «птенчик» или, скажем, «мой маленький»? В ее устах это звучало бы смешно. В моих — звучало как музыка. Мы поженились зимой. Я больше не перешивала мамины платья. Он окружил меня роскошью. Он меня обожал. Он стал знаменитым. И я гордилась им, как собственным достижением. Пока мне не стало скучно… Нас ждала пустота и молчание за вечерним чаем. Это был конец… Но…

Она замолчала, отпила из бокала вино, отчего губы ее стали почти черными. Местное черничное вино было густым, как мед.

— Но эта проклятая любовь подыхает довольно долго. И — по-разному. Сначала отчаянно скачет, поет как Гаврош под пулями свою последнюю песенку. В ней очень трогательные слова. А потом падает на мостовую и — это уже труп. Который все же надо оплакать и обмыть, оттащить в сторону, вырыть могилку и попытаться ни разу не прийти к ней с жалким и никому не нужным букетиком.

Пауза…

— Любовь и смерть… — продолжала она. — Я была слишком живой для того, чтобы принять второе. Я приехала сюда, чтобы сделать выбор между умирающей любовью и… любовью, которая еще не родилась.

— Вот как…

— Именно так. Но я еще не знаю, стоит ли опять начинать эту работу… Он намного моложе меня и беден как церковная мышь. Он неуверен в себе и невротичен, как женщина. Застенчив, как ребенок. У него неплохие картины, но это не то, что я хотела бы видеть. Но есть нечто такое… Фантазия. Стремление. Безумство. Он жаждет приключений. Он любит смерть так же, как и я. Он ищет острые впечатления

и руку, которая бы держала его на земле. Однажды мы забрались высоко в горы. Еще выше поднимался гребень с пропастью под ним. Я схватила его за руку и потащила наверх. Мы бежали, задыхаясь. Этот неистовый бег был подобен бегству или любовному акту. Приближаясь к цели — высшей точки горного гребня, он, кажется, понял, чего я хочу. Это был восторг, похожий на безумие. Мы не произнесли ни слова, но бежали, зная и — одновременно — не зная, что будет дальше. Это было как испытание двух еще не близких, но очень родственных душ. Ты когда-нибудь стояла над пропастью? Если да, то должна знать, как она манит к себе кажущейся возможностью полета. «Полетели?!» — сказала я, подводя его к самому краю. Вниз с грохотом сорвался камень. Я увидела то, что хотела увидеть: в его глазах не было ни тени страха! Он смотрел на меня безумными глазами и ждал команды. Еще мгновение — и мы бы сорвались вниз, ни о чем не жалея… Я отступила, и он послушно отошел за мной. Он не вздохнул с облегчением, его лоб был абсолютно сухим, он не дрожал и не злился. Если бы я захотела — он прыгнул бы первым. Я убедилась в этом…

— А ты действительно прыгнула бы? — спросила я.

— Я?! — Она рассмеялась и стала похожа на кошку — узкие зеленые глаза и довольная широкая улыбка. Оставалось только высунуть язычок, которым бы она слизала черное вино со своих губ. — Ни за что! Я же сказала: я слишком люблю жизнь. Это было испытание. Для него, но не для меня. Теперь он ждет, когда я вернусь. И это тоже — испытание.

Я не настолько рационально подходила к жизни. В ее рассказе мне понравился только этот эпизод на вершине. Но если бы так поступила я, в этом не было бы ни капли рационализма. Я бы не думала, какое впечатление могу произвести подобным безумством. Это было бы, как говорил Никола, — между восторгом и печалью. Возможно, восторга было бы на малую толику больше. Поэтому я полетела бы! Скорее всего, да…

Мне стало неприятно сидеть с ней рядом.

— Если бы ты уходила от нас, — сказала я просто так, чтобы не молчать, — я бы предположила, что тебя ждет большое будущее.

— Сама по себе я ничего не стою… — вдруг печально сказала она. — Но это — секрет. Ладно?..

6

После того как растерла ногу мсье Паскаля (ладони мои горели!), я села на балконе, окутанная синим ночным светом, струившимся с гор, будто река. Что такое — наслаждаться жизнью, вдруг подумала я. Иметь деньги? Вкусно жрать? Пить, спать, болтаться по курортам, фотографироваться на фоне исторических памятников — фигня!

Как по мне, это — сбросить сапоги и стать босиком на траву после лютой зимы, плыть в море, нырять и снова плыть, кожей вбирая в себя солнце и воду. Выловить ракушку. В знойный день глотнуть из бутылки минеральной воды. Закрыть глаза и снова чувствовать, как пьешь солнце — вбираешь его ноздрями, кожей, веками, каждой клеточкой. Читать толстую длинную книгу. Какой-нибудь английский роман, написанный хорошим пространным стилем. Жить между восторгом и печалью. И быть искренней и в том, и в другом.

Вдруг я отчетливо услышала, как где-то звонят колокола, вернее — китайские подвески, которыми отгоняют злых духов. Звон был таким мелодичным и неожиданным, что я закрыла глаза. Я знала, что ни в моей комнате, ни вообще во всем доме таких подвесок нет. Не может быть, ведь дом упакован только стариной (на этаже мсье) или модерном (как у меня). А китайские колокольчики, эти металлические трубочки, закрепленные на диске, совершенно не вписываются ни в интерьер, ни, я бы сказала, в концепцию нашей здешней жизни. Скорее всего, они звучали у меня в голове. Я посмотрела на часы — на них высвечивались цифры: 02.45.

Странные, странные вещи. Я родилась в заснеженной провинции, где солнечные лучи похожи на острые спицы, они не греют, а пронизывают, оставляя тело выстуженным. По чьему велению я пересекла уйму границ и сижу здесь — на берегу леса? Какой ветер подул на эти китайские подвески? Мне надоело пребывать в неведении, лишь вопросы задавать.

Завтра же поговорю с мсье, решила я. Если он такой фантазер и умник — я согласна принять от него любой вариант. И… участие в игре. Если меня в нее примут. Почему-то я была уверена, что в следующий раз распрощаться придется с Галиной. Игроков станет меньше. У меня появится шанс узнать, на что способна я…