Амурские версты
Шрифт:
— Давай-ка, Матрена Степановна, узел! — как на плацу скомандовал Васька, видя, что хозяева все еще в замешательстве.
Матрена протянула ему что-то завязанное в холстинку. Васька потряс узлом, но легонько, и достал оттуда граненый штоф со спиртом, кусок сала и даже свечку, которую, может, еще из Иркутска привез. В станице-то свечки были редкостью, да и баловство это — перевод денег. Ночью спать надо, а не свечки жечь.
Забегала Марфа. Чистую столешницу заново протерла, из печи картофель достала, уху, оставленную Ванюшке. Случай-то какой! В сенцы
Уселись за столом как равные — с одной стороны гости, с другой — Мандрика с женой.
«Что это Васька такой добрый, не сглазил ли его кто?» — ломал голову Мандрика, наблюдая, как урядник разливает спирт. Васька поднял свой стакан зеленого стекла.
— Ну… — хотел он назвать Мандрику по имени и отчеству, да замешкался: не мог вспомнить ни имени старика, ни тем более отчества. — Ну, сосед, — нашелся Васька, — побудем здоровы!
— Пейте на здоровие, дорогие гостюшки, — закивала, как клушка, Марфа и первая пригубила разведенного спирту.
Эпов с Мандрикой опорожнили свои мерки до дна. Матрена, подражая жене сотника, у которого доводилось им с Васькой гулять, оставила спирт на донышке, чтобы видно было, что он там плещется, и, как жена сотника, отерла рукавом губы.
Спирт, хотя и сильно разведенный, нарушил неловкость, которую чувствовали и гости, и хозяева. Эпов, закусывая соленым огурцом, похваливал хозяйку за хорошую закуску.
— Ты бы, соседушка, и нам как-нибудь миску огурчиков занесла, а то наши-то к весне размякли.
— Да уж по утру и занесу, — обрадовалась просьбе Марфа. — У нас их еще бочоночек.
Но Васька уже заговорил о другом, о ранней весне: «Лед-то прошел еще до пасхи». Мандрика поддакивал, выпитый спирт приятно согрел старика, и уже не хотелось думать, чего это пожаловал в его дом урядник.
Налили еще. Васька опять закусил только огурцом, зато Матрена налегла на сало. Мандрика разошелся, принялся вспоминать, как рыбачили они однажды с Пешковым на протоке Безумке. Думали они тогда, что Безумка будет течь из Шилки в Аргунь, и так вентеря поставили, а течение повернуло ночью в другую сторону. За такой норов ее и прозвали Безумкой.
Слушая хозяина, Эпов похохатывал:
— Выходит, без рыбы остались!
— Без рыбы, — в тон гостю смеялся Мандрика, — и вентеря унесло.
Васька снова налил и вдруг посерьезнел. Он поднес стакан к свечке, словно рассматривая его на свет, и сказал:
— Однако, выпьем еще да и о деле потолкуем…
Мандрика сразу затих и насторожился, поглядывая на Марфу. Выпили на этот раз молча и так же молча стали закусывать. Слышно было, как на улице поют девки да лает чья-то собака.
— Слыхал, сосед, что выпал мне жребеек-батюшка переселяться на Амур? — не то спросил, не то подтвердил уже известное Васька и, глядя в упор на Мандрику, продолжал: — Дак вот, паря, рядили мы нынче так и эдак с Матреной Степановной и решили, что переселяться нам нет никакого резону. Хозяйство, сам знаешь, у нас большое. Шевельни его с места, оно рассыплется, попробуй потом собери. Одних построек у меня на дворе сколько! А ведь все придется бросить псу облезлому под хвост.
Мандрика, еще не зная, к чему клонит Эпов, поддакивал. Добрая Марфа, сочувствуя соседям, принялась сморкаться и вытирать фартуком глаза. А Эпов продолжал:
— …да, двор, и скотина, добра всякого сколько — все на плотах не увезешь. Особливо коней табун, как его перегнать?! Это тебе доведись переселяться: сел на плот, бабку рядом посадил, ноги, значит, свесил, и дуй хоть до моря. У тебя даже плетня вокруг дома нет.
Старик и на этот раз поддакнул: оно, мол, так, какое у меня хозяйство.
— Вот, вот, о том и я толкую, — обрадовался урядник. — Ну, разольем остаток. На донышке покрепче.
Он захватил пятерней штоф, налил полстакана Мандрике, полстакана себе, хотел плеснуть Матрене, да раздумал, хотя она и пододвинула свою посуду. Чуть поколебавшись, Васька долил дополна стакан хозяина, остальное вылил себе. Матрена хотела что-то сказать, но Васька отмахнулся от нее:
— Ну, побудем здоровы!
— Благодарствуем, — отозвался Мандрика.
Мужики выпили. Мандрика стал сосать беззубым ртом огурец, а Эпов перевернул стакан, зажал его веснушчатыми пальцами и как о деле решенном сказал:
— Вот мы тут думали, и с сотником нашим, господином зауряд-хорунжим толковали… Однако, одно остается — ехать заместо меня тебе.
— То есть как? — не понял Мандрика и, ожидая поддержку, посмотрел на жену.
Матрена опять порывалась что-то сказать, но Васька шевельнул ее локтем: молчи, мол.
— Все по закону, — сказал он. — Слышал, поди, распоряжение его высокопревосходительства генерал-губернатора о назначении к переселению. Там прямо про нас писано… — Урядник полез в карман, достал оттуда свернутый вчетверо листок бумаги и, поднеся его к свечке, без запинки, как заученное, прочитал: — «Если богатый, кому достанется жребий, не пожелает, — Васька посмотрел на Мандрику и со значением повторил: — не пожелает сам переселяться, может, с разрешения ближайшего начальства, взамен себя, отправить наемщика, дав ему коня, корову и все необходимое для хозяйства».
Матрена наконец выбрала момент и сказала то, что давно собиралась:
— А мы вам коровку нашу, комолую, отдадим. Да ты ее, Марфушка, знаешь. Она в этом-то году яловая, а так справная коровка.
— И коня со сбруей, — добавил Васька, — и соху, что у меня на бане лежит. Вот, однако, ты и хозяин. Дом тебе на новом месте солдаты поставят, и магарыч за мной.
— Оно так, — замялся Мандрика, — да подумать бы надо.
В словах Васьки много было правды. Кроме вросшей в землю избы, никакое другое хозяйство в станице Мандрику не держало. Но здесь он родился и женился, и Ваньку вырастил тут же. И все-то места в округе он знал, что по Шилке, что по Аргуни. И казаки, кто из старожилов, все его знали, и он — всех.