Амурский сокол
Шрифт:
Запах гари перебивал мысли и мешал сосредоточиться. Там и сям валялись обгорелые брёвна, домашняя утварь, уже ни на что не годная. Пережить пожар – всё равно что начать жизнь сначала, и то, если повезло уцелеть. Недаром говорят, что пожар хуже вора: тот хоть стены оставит, а огонь не пощадит ничего. Казалось бы, всего неделю назад ты пил чай с хозяйкой этого дома, а теперь стоишь на улице, в потрясении взирая на руины былого счастья. Невозможно представить, что милой Маши нет, что она в мучениях погибла в огне пожарища.
Никодим с силой сжал в кулаках уздечку, пытаясь преодолеть
Тут к нему выбежала из соседнего двора Глашина дочка и позвала:
– Дядя Никодим! Дядя Никодим! Идёмте к нам! Серёжа у нас. Всё вас кличет… Здравствуйте!
– Здравствуй, Фёкла! Как он? Плачет?!
– Да, дядя Никодим. Тётю Машу зовёт и вас…
Серёжа, как только увидел Никодима, подбежал, обнял и больше не отпускал до самого отъезда. А то, что его надо забирать с собой, крёстный отец решил сразу – негоже оставлять у чужих людей.
– Что с Дашей? – спросил Никодим Глафиру.
– Есть небольшой ожог на плече, да половина волос обгорела. Но ничего! Вырастут… Её забрал к себе Евсей Петрович, слава тебе господи! Мол, и мать, и отец работали на него, настала пора им отплатить добром, воспитав сироту. А от Серёжки отказался, не стал брать… Сказал, что ему не нужен чужой байстрюк…
– Я байстрюк? – спросил мальчик обеспокоенно и ещё крепче прижался к Никодиму.
Не только женщины, но и суровый, закалённый в боях мужчина прослезился от этих слов; погладив Серёжу по голове, он твёрдо сказал:
– Нет, ты – Серёжа, Сергей… Сергей, Петров сын. Отца твоего звали Петром. Запомни. И ты не останешься один. Не нужны нам никакие купцы. Поедешь со мной в тайгу.
У мальчика загорелись глаза.
– Правда?! Ты вправду заберёшь меня с собой?
– Конечно, сынок. Там у меня есть лошадь Гроза, Чингиз на улице дожидается. Будем жить вместе с ними, не пропадём!
– Не пропадём! – с воодушевлением воскликнул мальчонка.
На другой день, перед отъездом, Никодим наведался к отцу Владимиру – поблагодарить и попрощаться. Протоиерей после пожара расхворался и лежал в постели. Доктор, прибывший из Благовещенска, диагностировал отравление дымом. Это, впрочем, всем было ясно и без него. Вместо помощи лекарь дал издевательский совет: «Кушайте побольше фруктов, ягод и молитесь Богу», – и был таков.
– Слабость вот в ногах, да сердце колет, – пожаловался Никодиму отец Владимир. – Иногда тошнит… Уж третий день так лежу. Но ничего, Бог милостив, не оставит раба своего… Главное, дети живы. Спасены Божьею рукой…
– Не хворайте, отец Владимир! А мы с Серёженькой будем молиться за вас! Вот кедровых орешков из тайги привёз. Кушайте! Они силы дают…
– Благодарствую! Бог милостив.
– Благословите, батюшка! Нынче мы с Серёженькой уезжаем. Не знаю, свидимся ли?..
– Бог да благословит!
В Благовещенске Никодим решил, не жалея денег, закупить с прицелом на зиму всё необходимое для себя и крестника: когда ещё появится возможность приехать в город?.. Вдвоём посетили мануфактурный магазин братьев Платоновых на улице Амурской, который располагался на первом этаже двухэтажного кирпичного здания, с таким обилием пилястров и сандриков [11] , что рябило в глазах.
На выходе из магазина Никодим, нагруженный свёртками, столкнулся с Василием. Тот был, по обыкновению, разодет в пух и прах: красная рубашка, зелёная черкеска, синие шаровары с жёлтыми лампасами; на ногах блестели хромовые сапоги, а голову венчала чёрная папаха с красным суконным верхом.
11
Сандрик – архитектурный элемент, горизонтальная «полочка» над наличником оконного или дверного проёма.
– Мое почтение, господин губернский секретарь! – воскликнул Василий, бросив взгляд на петлицы Никодима.
– Здорово, Василий! А ты всё в приказчиках у Афанасьева? Или на казацкую службу подался?
– Бери выше! Ушёл я от него. Теперь я представитель торгового дома «Чурин и компания». Вот, нынче уезжаю в Харбин по делам торговли.
– Василий! – сказал с нажимом Никодим. – Скажи, это не твоих рук дело с пожаром в доме Марьи?
– Ты что, Никодим?! – искренне возмутился Василий. – За кого меня принимаешь? Я, может, парень и шебутной, но грех смертоубийства на душу не возьму… Тем более Марью… Я же её любил.
– От любви до ненависти один шаг…
Василий отвернулся, сделал несколько шагов в сторону, затем решительно возвратился к Никодиму.
– Эх, была не была! Я всё равно сюда уже не вернусь – останусь в Харбине. – Торговец приблизился к Никодиму и зашептал: – Афанасьева это дело. Я Марью предупреждал, но она не послушалась меня… Не стоило ей ворошить прошлое.
– Какое такое «прошлое»? – озадачился Никодим. – И при чём тут Евсей Петрович? Он же дочь Марьи к себе на воспитание забрал.
– Да потому что это он убил Михаила. Я это самолично видел. А Марья пригрозила, что пожалуется губернатору. Вот Евсей Петрович и подговорил своих людей её прибить, а дом поджечь… Афанасьеву всё сходит с рук, везде свои люди…
– Ах вот оно как… А что ж ты молчал?! Не заявил куда следует?
– Ай, нет! Мне моя жизнь дороже. Ну прощевайте, господин губернский секретарь! Вы ничего не слышали, а я вам ничего не говорил!
Василий развернулся на каблуках и исчез в глубине магазина. Высокие дубовые двери закрылись за ним, оставив Никодима в глубоком раздумье.
Глава 2. Беглые каторжане
По расчищенной просеке крались трое каторжан. Накануне они бежали с прииска, убив двоих надзирателей и захватив их оружие; от погони оторвались, углубившись в тайгу. С собой троица несла полпуда золота, намытого на Амуре, – почти год они прятали его в расщелине от чужих глаз.
Каторжанин по прозвищу Сиплый считался среди них вожаком. Не только потому, что был старше и опытнее, но благодаря умению подавлять чужую волю. Именно он придумал утаить ото всех золотую жилу, а самородки день изо дня прятать в неприметном месте; дальнейший план тоже принадлежал Сиплому: при удобном случае сбежать и вместе с ценным грузом пробираться в Китай; в Харбине сбыть золото ювелиру, готовому дать хорошую цену за контрабандный товар.