Анафема
Шрифт:
Странно, конечно, что дочь не обратилась к Катерине за помощью, как бывало раньше. Если с Жан-Полем у них ничего не получилось, что ж… сердцу не прикажешь, от судьбы не уйдешь. Но почему об этом сказано вскользь, в самом конце коротенького письма?
И что это еще за «добрые и настоящие люди»? Может, дочь встретила другого мужчину? Тогда понятен разрыв с Жан-Полем, понятны неожиданное исчезновение и долгое молчание — внезапно вспыхнувшая любовь кружит головы и вовлекает в такой водоворот, что не всегда найдутся силы из него вынырнуть. В двадцать лет кажется: все, что было раньше,
Хотя… В письме сказано четко — «люди», а не «человек». Что это еще за люди такие?
Начался новый семестр. Катерина надеялась, что Оксана к этому времени вернется или хоть как-то объявится, но тщетно. Дочь не пришла. А через три недели позвонили из учебной части и сказали, что, если Оксана Смыслова и дальше будет пропускать занятия, ее отчислят.
— Да-да, — сказала невидимая дама с решительными нотками в голосе, — отчислим немедленно. Может быть, она болеет. Тогда почему не сообщили?
— Нет, Оксана не болеет, она ушла.
— Куда ушла? — не поняла дама.
— Просто ушла, — ответила Катерина и повесила трубку.
Потом дважды приезжал Жан-Поль, чуть ли не на коленях умолял ее сказать, где Оксана, а когда поверил, что Катерина и сама этого не знает, ушел и больше не появлялся.
В конце апреля она отнесла заявление в милицию. Дежурный выслушал ее равнодушно, бумагу принял и спросил, не знает ли она, где может быть дочь. Катерина сказала, что всех подруг она обзвонила, даже пыталась подстеречь Оксану у института. Про письмо она решила ничего не говорить.
Лейтенант посоветовал не беспокоиться: найдется, мол, почти шестьдесят процентов всех «исчезновений» приходятся на любовные интрижки. Катерина не стала уверять дежурного, что здесь не тот случай, знала — это бесполезно. У лейтенанта перед глазами статистика, что ему материнское сердце и женская интуиция!
Она так и не узнала, искала милиция Оксану или заявление просто пролежало в папке рядом с сотней таких же. Через месяц, вернувшись с работы, Катерина обнаружила, что в квартире снова кто-то побывал. Взяли немногие оставшиеся вещи дочери, в основном те, из которых Оксана выросла, но все равно — дорогие и качественные. Исчезли кое-какие ценные безделушки, музыкальный центр и деньги, лежавшие в верхнем ящике трюмо.
Посреди стола на самом видном месте лежала записка:
«Мама! Ты всегда меня понимала, пойми и сейчас. Моей новой подруге — хорошему человеку — нужны деньги на лечение. Если я их не найду, она умрет. И виновата буду я. Мама, считай, что я взяла у тебя взаймы. Как только найду деньги — все верну».
Все тот же знакомый, только немного торопливый почерк. В самом низу листа стояла приписка:
«Не ищи и не беспокойся за меня. Все нормально».
Полночи Катерина перебирала в голове варианты. Оксана взяла деньги под проценты и теперь не может отдать? Наркотики? Аборт? Да нет, глупости. Если бы было что-нибудь подобное, она бы сказала. Катерина знала свою дочь — врать Оксана не любила.
Прошел почти год, год пустых ожиданий и обманутых надежд. От дочери не было никаких известий, Катерина уже почти перестала надеяться, как вдруг, совершенно неожиданно, встретила Оксану на улице, у входа в метро.
Дочь шла под руку с незнакомой девушкой. Та что-то оживленно рассказывала, жестикулировала, смеялась. Оксана отвечала односложно, чаще отмалчивалась. Непривычно короткая стрижка — «каре» — и простенькая белая футболка делали ее немного похожей на мальчика.
Катерина кинулась следом. Люди уступали ей дорогу, кто-то крикнул вслед нечто нелицеприятное, но она не обращала внимания. У спуска в метро толпа стала еще гуще, Катерине приходилось протискиваться боком, бормоча извинения, толкать, наступать на ноги.
Слава Богу, девушки остановились у парапета. Бабушка-«божий одуванчик» продавала первые в этом году ландыши. Какая женщина устоит перед такой красотой!
Подруги не торгуясь купили по маленькому букетику, счастливая бабулька спрятала деньги в карман латаной кофты, сказала вслед:
— Удачи вам, мои хорошие!
Девушки едва успели пройти пару ступеней, как их догнала Катерина. Зашла сбоку, пару секунд молча разглядывала дочь. Подруга Оксаны, плотная рыжеватая девица, поджав губы, смерила ее оценивающим взглядом, но ничего не сказала, лишь слегка покачала головой. Словно от негодования.
Катерина недоумевала: дочь шла, низко опустив голову, и, казалось, ни на что вокруг не смотрела. Впрочем, Оксана изредка постреливала глазами вправо-влево, и Катерина готова была поклясться: дочь видела ее, но молчала. Не узнала?
— Оксана!
Девушки продолжали идти, словно ничего не случилось.
Но от Катерины не укрылось, как при звуке своего имени дочь вздрогнула.
«Она не хочет со мной разговаривать? Но почему?» Катерина коснулась руки Оксаны, спросила:
— Ты что, меня не узнаешь?
Выпустив локоток своей подруги, дочь обернулась. Катерина вздрогнула, с трудом удержалась от негодующего восклицания. Оксана выглядела странно — волосы спереди подстрижены совсем коротко, кожа, которой дочь всегда так гордилась, сейчас казалась неухоженной, на лице почти не было косметики. Но больше всего Катерину поразили глаза Оксаны — пустые, безжизненные и одновременно… счастливые. Впрочем, как только она увидела Катерину, счастье тут же погасло, уступив место холодной отрешенности. Но это совершенно точно была Оксана!
— Господи! Что с тобой случилось?
— Простите, — спокойно сказала дочь чужим, незнакомым голосом, — я вас не знаю. Вы, наверное, ошиблись.
И, снова взяв под руку свою спутницу, спокойно пошла вперед, даже ни разу не оглянувшись. Люди с любопытством смотрели на Катерину, некоторые улыбались.
Ничто так не радует, как чужой промах или ошибка.
Катерина стояла в полном оцепенении. Ей хотелось броситься вслед Оксане, крикнуть, остановить… Наверное, она бы так и сделала, если бы на несколько коротких, самых драгоценных секунд не засомневалась. Может, и вправду — ошибка?