Анахрон (полное издание)
Шрифт:
Сигизмунд затащил девку в комнату и взвалил на тахту. Тяжелая оказалась. Отъелась, гадина, на эстонской сметанке.
Отдуваясь, Сигизмунд принес из кухни табуретку, сел рядом с временно притихшей девкой и стал наблюдать. Кобель тут же приперся с чуней, улегся рядом и начал усердно жевать, время от времени поглядывая на Сигизмунда — мол, ладно ли?
Угонщица, не моргая, глядела в потолок расширенными белыми глазами. Время от времени из ее горла вырывалось тихое жалобное поскуливание. Заслышав этот звук, кобель всякий раз делал бородатую
Только сейчас Сигизмунду шибануло в нос всеми запахами девки. Пахло от нее сногсшибательно. Дымом. Потом. Дрянью какой–то, описанию не поддающейся. От кобеля, когда в тухлятине вываляется, так не несет.
Что дымом разит — ничего удивительного. На чердаках, небось, обретается.
На ней были чулки домашней вязки. Перед мысленным взором Сигизмунда всплыла трогательная работящая эстонская бабушка, которая там, у себя на хуторе, подоив коровку, сидит у очага и вяжет внученьке чулочки. Он даже взгрустнул. Ведала ли старушка, в какую мерзость внученька впала…
А что сказал бы девкин дедушка?
Подобно тому, как у каждого уважающего себя питерца имеется героическая бабушка–блокадница, всякий порядочный прибалт обязан иметь дедушку — «лесного брата». С бородой лопатой и обрезом. В это Сигизмунд верил нерушимо.
Ухлопает ведь непутевую, если узнает. Все эти непримиримые борцы с советской властью и русской оккупацией таковы.
На мгновение Сигизмунд увидел заснеженный лес, поляну, несгибаемого дедушку с обрезом и падающую внучку–наркушницу… Из ствола обреза сочится сизый дымок… Во внучке дыра размером с кулак… «Я тебя породил, я тебя и убью!» — сурово говорит дедушка — «лесной брат».
Ой, нет, это борцы с поляками так высказывались…
А ну его на хер, этот национальный вопрос.
Тут пленница резко дернулась. Из–под одежды вывалилась… э–э… фенечка.
Фенечка? Из дерьма керамического? Хрена лысого!
На шее у девки болталась лунница — украшение в виде полумесяца.
Золотое оно было.
Золотое!
Уж в чем–чем, а в этом Морж бы не ошибся. И золото — видно было — очень хорошее. Всяко не расхожей 583–ей пробы. К такому золоту вооруженную охрану приставлять полагается. Как в Эрмитаже, куда Сигизмунда водили для общего развития в составе 6 — «А» класса глазеть на скифский драгмет.
Сигизмунд стащил с девкиной шеи тяжелую лунницу. Угонщица пыталась не дать, башкой вертела, зубами лязгала, но Сигизмунд ей кулак показал. Осознала и притихла.
Лунница крепилась к девке кожаным ремешком. Простенький дерьмовенький ремешок. От пота потемневший, вытертый. На жирно поблескивающем желтом металле чеканка…
Сигизмунд поднес лунницу к глазам и ахнул. Прикусил губу. Глянул на девку с восхищением и ненавистью. Вот ведь что почти в открытую на шее таскает, гнида! По Питеру! По героическому — что бы там ни говорили — Питеру!
Лунницу поганили три свастики, расположенные полукругом. Та, что в центре,
— побольше, две на концах — поменьше.
Сделано
Переливали, небось, где–нибудь в землянке, посреди дикого леса. Уж больно работа топорная.
Так что же получается? Выходит, не угонщица девка? Такое на себе таскающая
— на фиг ей задницей рисковать. Разве что из озорства. Или ушмыгалась девка до того, что уже и сама не ведает, что творит.
Нет, что–то не то. Откуда у простой торчащей девки такая штука? Давно бы на зелье извела.
Может, беспутная лялька какого–нибудь безмерно навороченного «папы»?
Похоже на то.
Ох ты Господи! Да кто же это так начудил, что девку с подобной безделкой одну по городу шастать отпустил? Это кто–то очень большой начудил. За этакую лунницу, за такой–то кусище золота, квартирку можно купить побольше сигизмундовой…
Ой–ой. Искать ведь будут дуру обдолбанную. Ну, не саму дуру, понятно, а ту дурость, что у ней на шее висела. И найдут. Непременно найдут. Весь город перевернут не по одному разу, а отыщут.
Ну, хорошо. Если это профессионалы, то разговор их с Сигизмундом будет краток и конструктивен. «У тебя?» — «У меня». — «Отдай». — «Заберите, ребята». — «Забудь». — «Уже забыл»… И все.
А если это отморозки? Убьют ведь отморозки, вот что они сделают.
А если девка и впрямь какого–нибудь чеченца подружка? Кавказцы таких любят, здоровенных да белобрысых. Вот и получается «прибалты–чечены». Ох, права Софья Петровна…
Ладно, сейчас все выясним. Испытаем стерву, коли она по–человечески говорить не желает.
Сигизмунд наклонился к девке поближе и внятно проговорил:
— Зиг хайль!
Лицо девки оставалось бессмысленным.
Сигизмунд возвысил голос:
— Гитлер капут!
На этом познания Сигизмунда в немецком языке в принципе заканчивались. А в эстонском они даже и не начинались.
На всякий случай спросил еще:
— Шпрехен зи дойч?
Безрезультатно.
Английский?
— Ду ю спик инглиш?
Бесполезно.
— А ну тебя совсем! — рассердился Сигизмунд. — Ты что, полная дура?
Девка лежала отвернувшись. Похоже, последняя версия была самой правильной. Может, немая?
Да, как же, немая. На дворе вон как разорялась.
…А отморозков, пожалуй что, и не пришлют. Те, кто такими безделушками швыряются, дилетантов не нанимают…
Сигизмунд пошел на кухню ставить чайник.
…А хотя бы и прислали. Отдать им наркоманку с лунницей и пусть проваливают. Он ничего не видел, ничего не знает и, что характерно, знать ничего не хочет.
Из комнаты донесся тяжелый стук. Девка упала с тахты на пол. Чертыхаясь, Сигизмунд водрузил ее на место. Заодно задрал у нее рукава, поглядел на руки. Вены чистые, не «паленые». Может, в ноги колет? Сейчас и так делают. Да нет, больше похоже на «кислоту».