Анахрон. Книга первая
Шрифт:
Когда за Аськой закрылась дверь, Сигизмунд сунулся в “светелку”. Лантхильда была в бешенстве. Она была бледная. Кончик носа у нее покраснел, глаза сделались совсем бесцветные.
При виде Сигизмунда Лантхильда яростно отвернулась. Он потряс ее за плечо.
— Ты чего?
— Паттамуто, — прошипела она злобно. — Унлеза тиви этта… этто ист неет бизнес хороцо!
И понесла на своем языке, сердясь и обижаясь одновременно. Лантхильда и всегда-то говорила со взвизгом где-то посреди фразы, плюс к каждому слову свой дополнительный привизг. Сейчас ее возмущенная речь напоминала россиниевскую
— Шестнадцать тактов, — сказал свежепросвещенный Сигизмунд.
Лантхильда осеклась. Замолчала, закрыла лицо руками и то ли всхлипнула, то ли фыркнула.
И ведь он даже не понял, что она ему сейчас втолковывала! А она о чем-то важном для себя говорила. Больно ей, наверное, было, обидно. А он тут над ней потешается.
Он потянулся, обнял ее за плечи. Она вырвалась. Добавила что-то, совсем тихо.
— Ладно, — сказал Сигизмунд. — Пойду чайник поставлю. Передумаешь — приходи на кухню. Чай заварен.
На кухне кобель сидел, как приклеенный, перед холодильником и завороженно смотрел вверх, на крысу. Крыса непринужденно прошлась по клетке. Залезла на коробку, где у нее было гнездо. Свесила длинный розовый хвост.
Сигизмунд взял клетку и переставил на подоконник. Крыса юркнула в коробку, но тут же высунула нос. Пошевелила усами. Вылезла. Сигизмунд сунул между прутьев корку. Крыска тут же ухватила корку двумя лапками и деловито утащила в дом. Прямо как Лантхильда в “светелку”.
Кобель, издавая стонущие звуки, встал на задние лапы и приник носом к клетке. Крыска вскоре показалась снова. Прижалась мордочкой с другой стороны решетки. Кобель метнулся туда, раскрыв пасть и как-то похотливо склабясь… Что произошло дальше, Сигизмунд не успел разглядеть. Кобель громко визгнул и замотал головой, разбрызгивая по полу кровь.
Крыса невозмутимо сидела на месте, поблескивая красными глазками-бусинками.
Сигизмунд бросился утешать кобеля, но пес был безутешен. Как все балованные существа, он плохо переносил покушения на свою персону. Плакал, тер лапами морду, наконец, забился под кресло и там, всхлипывая, затих.
Крыска ухватилась розовыми пальчиками за прутья клетки, как бы стремясь их раздвинуть, и со скрежещущим звуком принялась грызть вертикальный прут.
— До чего же яростная крыска, — сказал Сигизмунд. — Что ж ты, падла, кобеля моего обижаешь?
Погрызя прут, крыса прошлась по потолку клетки, держась лапками за решетку. Спрыгнула на крышу своего “дома”. Замерла там.
В профиль белая крыса до смешного напоминала сейчас надувшуюся Лантхильду.
— Лантхильд! — крикнул Сигизмунд. — Иди крысу смотреть! Касильду!
Из “светелки” не донеслось ни звука. Сигизмунд решил, что девка, по своему обыкновению, будет дуться долго. Занялся водообеспечением крысы. Нашел крышку от банки, налил туда воды.
Поднял дверцу клетки, сунул руку с крышкой. Был атакован мгновенно. Выронив
— Как, сучка, блин, кусается… Ой, бля…
Кобель под креслом вяло ударил хвостом по полу. Сочувствует.
— Лантхильд! — заорал Сигизмунд. — Двала белобрысая! Я тут помираю! От чумы, гепатита и потери крови!
Лантхильда показалась на кухне с сонным, недовольным видом. При виде пола, залитого кровью, сонное выражение исчезло с ее лица.
А, испугалась…
Сигизмунд протянул к ней свою окровавленную руку.
— Во, гляди…
Лантхильда взглянула на руку, потом на Сигизмунда. Еще раз на укус. Когда она снова подняла глаза, в ее взгляде Сигизмунд прочитал легкое презрение.
Он потряс рукой и подсунул ей под самый нос свой укушенный палец.
— Умираю же.
— Блотс, — сказала Лантхильда. — Нуу…
— А, ну тебя, — обиделся Сигизмунд. Пошел в ванную. Следом туда же двинулся кобель. Нос у него еще кровил, борода и усы были в крови. Он постоянно облизывался.
Лантхильда без интереса смотрела, как Сигизмунд держит палец под холодной водой. Потом вышла на кухню. Через минуту оттуда донеслись грохот и вопль.
Сигизмунд высунулся из ванной, забыв о пальце. Клетка валялась на полу. По клетке носилась крыска. Укушенная Лантхильда, бранясь, заливала кровью все вокруг.
— О господи, — пробормотал Сигизмунд. Схватил Лантхильду за локоть, поволок в ванную. — Где она тебя? Покажи!
Лантхильда дергалась, пыталась вырваться. От обиды губы у нее распухли.
Сизизмунд силком сунул окровавленную руку под кран. Обнаружился прокус — маленький, но очень глубокий. Серьезное животное. Строгое.
— Держи, — велел Сигизмунд. — Вот так держи. Я сейчас.
Лантхильда, глотая слезы, покорно держала руку под струей холодной воды. Сигизмунд вернулся на кухню. Водрузил клетку на место. Как же эту скотину поить, если она так кусается? Отвлечь ее едой, что ли…
Вернулся к любимой женщине. Стояли бок о бок, как два боевых коня в стойлах, студили пальцы. Под ногами, хлюпая, зализывался кобель. Удружила Аська, ничего не скажешь.
Тут зазвонил телефон. Сигизмунд не стал подходить, хотя звонили долго.
Достал йод, пластырь. Бактерицидный. Лантхильда забеспокоилась. Сигизмунд прижег ранку себе, заклеил пластырем. Потом проделал все это над Лантхильдой. Она сморщилась — не ожидала, видимо, что йод будет щипать. Поглядела на пластырь, понюхала его.
Такой пластырь раньше стоил семь копеек. А сейчас точно такой же, но за семьсот рублей. Зачем Сигизмунду помнить старые цены? А ведь помнятся как-то…
Когда начиналась перестройка, казалось: новые деньги и новые цены — все это временно. А потом все вернется назад, и снова будут французские булки по семь копеек, бублики по шесть, а если с маком — то по семь, хлеб за четырнадцать… А ведь не вернется. Теперь уж точно не вернется. И продавщицы уже старых цен не помнят — сидят за кассой молодые девахи и не помнят, что это за хлеб такой — “бывший по четырнадцать копеек”. Эпоха ушла. Сигизмунд в очередной раз со странным чувством превосходства ощутил себя старым.