Аналогичный мир - 2
Шрифт:
Кропстон собрал карты, сбросил колоду в ящик стола и встал. Пора ложиться. О завтрашнем завтра и подумаем.
Рассел выключил свет, отодвинул штору и боком сел на подоконник. Затылок прижат к косяку, руки скрещены на груди. Началась ночь. Ещё одна бессонная ночь. Нет, надо что-то делать. Оставить всё как есть и пусть идёт своим чередом он не может. В субботу он увидел их в Гатрингсе. И в воскресенье пошёл в церковь. Злясь на самого себя и презирая за эту злость. Хотел увидеть Джен. И увидел. Весёлую, лучащуюся радостью. Он достаточно опытен, чтобы увидеть. И понять. И эта старая
…Солнечный свет бьёт в широкое окно, заполняет комнату. Он жмурится, ёрзает, накрывается с головой, но одеяло просвечивает.
— Фанни! Задёрни шторы, — безнадёжно просит он.
— И не подумаю! — звонко хохочет в ответ Фанни.
И он знает, что она опять стоит голая у окна, раскинув руки, и купается в лучах, как под душем. Неуёмная Фанни. Он повторяет это вслух, и с него тут же сдёргивают одеяло.
— Не будь занудой, милый! Солнце надо любить.
— Я люблю тебя, — он обхватывает её и валит на постель. Фанни хохочет, отбивается и щекочет его…
…Рассел улыбнулся воспоминаниям. Фанни, озорная, смешливая, не признающая никаких условностей. Жадная и щедрая одновременно. Брать и давать ей одинаково приятно. Только Фанни объяснила ему, чем женщина отличается от спальницы. Объяснила не словами, а собой, своим телом, своими поступками… Он предложил ей выйти за него замуж. Она рассмеялась. И отказалась…
…- Ну, милый, спасибо, но это несерьёзно.
— То есть как? — он сам не ждал, что её отказ так заденет его.
— А вот так, — хохочет Фанни. — Я свободная, и ты свободный. Захотим — встретимся, захотим — разбежимся.
— Фанни, это не причина. Я люблю тебя.
— И я тебя люблю, — смеётся Фанни. — Потому и не хочу. И не буду.
Он угрюмо кивает. Если Фанни не хочет, то её не заставишь. Приказать ей нельзя…
…Рассел вытащил сигарету и закурил. Земля тебе пухом, Фанни. Он тогда окончил университет, уехал. Не попрощавшись. Фанни уже вовсю крутила с другими. А может, и нет. Но между ними и так было всё кончено. Но что бы ни делала Фанни, в Палас она не ходила…
…- Да ну его, милый.
— Но почему?
— А не хочу! — смеётся Фанни.
— Ты можешь внятно объяснить? — сердится он.
Они лежат рядом. Фанни в его объятиях задумчиво накручивает на палец волоски у него на груди.
— Ну, милый зануда, — она целует его в щёку возле уха, — ты же любишь порядок во всём. Так, во-первых, я люблю, когда за мной ухаживают и завоёвывают. Во-вторых, я люблю случайные встречи. В-третьих, — она опять целует его, — я люблю солнце, много солнечного света. А в Паласе всё наоборот. Ты доволен?
Он целует её, но настаивает:
— А в-четвёртых?
— А в-четвёртых, в-пятых, в-шестых и так далее, — смеётся Фанни, — я люблю, когда меня любят. Понятно?…
…Конечно, понятно. Он всё понял и не обиделся, когда Фанни стала удаляться от него. Ничего вечного не существует. Кончалась любовь, кончались и их встречи. Без обид и скандалов.
Рассел глубоко затянулся горьковатым дымом. Купил в Гатрингсе русскую пачку на пробу. Ничего, очень даже ничего. Но под настроение. Послезавтра пятница, Джен придёт в контору. Что ж, это его шанс. Проводить после работы. Он так часто это делал, что ни у кого не вызовет подозрений. Ни у кого, кроме… кроме этого чёртова спальника. Хотя… хотя в тот раз сам виноват, что погнался и попал в ловушку. Да и чёрт с ним, в конце концов, если что, на этот раз он будет стрелять. Дважды на одно ловятся только недоумки. Он, слава богу, не из таких…
…- Ты упрям, Рассел.
— Весь в тебя, — весело огрызается он.
Отец с улыбкой кивает.
— Грешен. Не могу оставить проблему нерешённой.
— Что?! — сразу настораживается он. — Ты… ты опять взялся за это?
— И да, и нет, — смеётся отец.
Но смех слишком явно прикрывает смущение.
— Не понял, — он с улыбкой подносит к губам стакан. — Ты опять купил спальников?
— Да, — отец негромко смеётся, — одного и в рассрочку.
— Значит, да, а что тогда нет? Только наблюдаешь? Без анализов и экспериментов?
Отец кивает, медлит и наконец… хлопает в ладоши. И на этот обычный сигнал вызова домашнего раба в холл входит… спальник, трёхкровка.
— Убери и подай кофе, — спокойно приказывает отец.
Он молча смотрит, как ловко управляются с посудой красивые тёмно-бронзовые руки. Но вот столик между их креслами накрыт для кофе, отец внешне небрежно кладёт на край столешницы надкусанный бисквит.
— Ступай.
— Спасибо, сэр, — раб берёт бисквит, ласково и благодарно улыбается и бесшумно исчезает из комнаты.
Первую чашку они выпивают в молчании. Он настолько ошарашен, что не находит слов, да и мысли… вразброд. Отец… никогда…
— Он… ты давно его купил?
— Скоро полгода, — улыбается отец.
Полгода? И не горит?! Значит… но этого не может быть… отец…
— Ты никогда не увлекался этим, — тихо говорит он.
Отец пожимает плечами.
— Я хочу посмотреть, сколько он протянет… на обычном режиме. Ему двадцать четыре полных.
— Через два месяца ты его всё равно сдашь на утилизацию. Как просроченного.
— Я договорился. Мне его оставят.
Отец старается говорить своим обычным тоном экспериментатора, но его этим не обмануть. Он видит смущение отца, понимает, начинает понимать… обычный режим. Три и одна.
— Три и одна? — спрашивает он вслух.
— Когда как. Я экспериментирую с режимом.
Экспериментируешь? Берёшь его в свою постель не каждую ночь? Или каждую? На языке вертится язвительное: «В твоём возрасте переутомление опасно», — но он только молча наливает себе кофе. Отец так же молча следит, как он пьёт. И вдруг вопрос: