Аналогичный мир - 2
Шрифт:
— Ты чего губами шлёпаёшь? — спросил вдруг Андрей.
— Прикидываю, что ещё сделать надо, — сразу ответил Эркин.
Андрей кивнул. Ему, конечно, собраться легче. Вещи в мешок, мешок на плечо, ящик в руку и вперёд. Но он один. А они семьёй. И… и жалко бросать нажитое. Ещё тогда, до всего, слышал.
— Андрей, пойди молоток попроси и гвозди, забор подправим.
— Порядок, так во всём порядок, — кивнул Андрей. — Жаль, знал бы, что так пофартит, ящик бы захватил.
Они возились долго, но обиходили весь сад, подправили
Их привели в кухню. Чистую, аккуратную, заполненную старой мебелью. Стол накрыт. Две тарелки густого супа, в каждой тарелке по куску мяса, две тарелки поменьше и на каждой по большому куску запеканки — здоровская штука, Женя как-то делала — и две большие кружки с дымящимся кофе, четыре куска хлеба с маслом, шесть кусочков сахара. Такое угощение стоит, конечно, дорого, но… но что же, денег им не дадут?!
— И это всё? — вырвалось у Андрея.
Женщина нахмурилась.
— Вы считаете этого мало?
Обида в её голосе взорвала Эркина. В конце концов, сколько он будет терпеть и поддакивать?
— Мэм! Спасибо за еду… Но мне надо платить за жильё, покупать одежду, покупать еду, — и вырвалось сокровенное: — У меня семья, мэм. Что я принесу домой, мэм?!
Андрей незаметно ткнул его в бок, и Эркин замолчал, уставившись в пол. Женщина растерянно переводила взгляд с одного на другого.
— Но… нет, я, конечно, понимаю… но… но иначе нельзя… не положено…
Эркин невольно вскинул глаза. Не на неё, на Андрея. Вот, значит, что! Они же слышали болтовню, что беляки теперь норовят платить жратвой, а не деньгами, но это же получается… не случайно, не сами по себе так придумали. Им… им велели. Как тогда, ещё весной, торговцам запретили продавать цветным, а кто трепыхался… Ладно, поняли.
— Ладно, — Андрей тряхнул кудрями. — Мы тоже… всё понимаем.
Эркин кивнул. Да, Андрей прав, они всё понимают. И что сейчас? Повернуться и уйти? Пусть она сама всю жратву лопает?
— Вы работали, столько сделали… поешьте… пожалуйста.
Они снова переглянулись и сели к столу. Женщина вышла, оставив их одних. Ели спокойно, равнодушно перемалывая куски, не замечая вкуса. И молчали. О чём ещё тут говорить?
Они доедали, когда в кухню вошла та же женщина и молча положила перед Андреем четыре кредитки. Так же молча Андрей отодвинул их Эркину, и уже Эркин поделил поровну и отдал Андрею его долю.
— Я понимаю, — тихо сказала женщина, — вам нелегко, но скоро всё переменится.
Андрей заинтересованно вскинул на неё глаза, и она улыбнулась.
— Что переменится, мэм? — глухо спросил Эркин.
— Вам всем не придётся заботиться о еде и ночлеге, — она улыбалась ему ласково, покровительственно. — Потерпи ещё немного, — её улыбка стала лукавой. —
У Андрея отвердело лицо. Эркин взглядом остановил его и встал.
— Спасибо, мэм. Я понял.
Андрей тоже встал.
— Ясненько. Ну что ж, — он улыбнулся, и от его улыбки женщина попятилась. — Подождём до Рождества.
И снова взгляд Эркина остановил его.
На улице Андрей вздохнул.
— Значит, всё-таки на Рождество.
Эркин угрюмо кивнул. Говорить было не о чем. Их загоняют в угол, на край Оврага. Чтоб сами захотели за хозяином жить, чтоб не брыкались, когда всё повернётся.
Они ещё походили по улицам, покрутились в поисках работы. Бесполезно. Работы не было.
— Пошли опять на станцию, что ли, — предложил Андрей. — Может, на ночную прорвёмся.
Эркин вздохнул.
— Может… — и оборвал себя.
На ночную, лучше оплачиваемую работу прорваться совсем тяжело. Чуть ли не дневной заработок надо полицейскому у ворот отдать, чтобы впустил. И с подёнкой совсем хреново. И раньше если хоть Андрей выходил вперёд и как белый выторговывал плату побольше, то теперь весь город знает, что он… как цветной, ну и платят соответственно. Только что деньги отдают ему, дели мол. А платят…
Эркин снова вздохнул.
— Ничего, — улыбнулся Андрей. — Месяц остался, а там… — он залихватски выругался.
— Этот месяц ещё продержаться надо, — возразил Эркин, но улыбнулся.
Конечно, они продержатся, перекрутятся, перебьются-переколотятся. Сделают всё, чтобы никто ничего до самого дня отъезда не заподозрил. На всякий случай. Ведь никто не знает, что может случиться. Нужно затаиться и не выделяться. Ничем и никак.
— Завтра суббота. На рынке попробуем?
Андрей кивнул.
— Придётся. Со станцией совсем глухо. В воскресенье в церковь эту чёртову переться…
— Перетерпим, — хмыкнул Эркин. — Не самое тяжкое.
— Кто бы спорил.
Было уже совсем темно, когда они разошлись.
Женя шла медленно. Рассел опять пошёл её провожать. И даже не спросил, как обычно, её разрешения, а просто догнал на улице — она и на десять шагов не успела отойти от конторы — и пошёл рядом. Молча. И Женя теперь тянула время, чтобы Эркин успел прийти домой, чтобы опять не столкнуться у калитки. Дважды не везёт.
— Джен, — Женя вздрогнула: так неожиданно заговорил Рассел. — Я хочу, чтобы вы меня поняли. Вы вполне вправе сами определять свою жизнь. Но… но я хотел бы, чтобы ваш выбор был… осознанным.
— Что-то очень туманно, Рассел.
— Джен, — в голосе Рассела прозвучала такая боль, что Женя удивлённо вскинула на него глаза. — Когда не знаешь правды, всей правды… то можно совершить чудовищные ошибки. Не желая того. Я знаю… вам это будет неприятно, даже больно. Думаю, очень больно. Но… но это правда. Даже, — Рассел криво усмехнулся, — я бы сказал, голая правда.