Аналогичный мир
Шрифт:
— Тебе принести чего?
— Нет, — качнул он головой, — не надо.
— А почему ты стонешь, когда спишь? Разве спать больно?
— Нет.
— А, это плохие сны, да?
— Да, — согласился он.
— А ты думай о хорошем. Мама говорит, чтобы не снилось плохое, надо перед сном о хорошем думать.
Эркин усмехнулся. Немного было у него такого, чтобы приятно вспомнить перед сном.
— Ты хочешь спать, да?
— Да.
Ответ звучит слишком резко, и Алиса начинает обиженно сползать со стула.
— Тогда я пойду.
Он уже не смотрит на неё. Думать о хорошем. А хотя бы об этом. Ему есть что вспомнить…
…После смерти Зибо сколько же прошло? Неважно. Была уже зима, с
— Угрюмый! Давай скорей! В Большой Дом!
Мэтта на посылках не использовали. И с какой стати его, скотника, в господский дом зовут? И вместо ответа он обругал Мэтта, что тот ему выстудит скотную. Мэтт ответил столь же забористой руганью и повторил приказ срочно идти в Большой Дом.
— Всех велено собрать.
— На всех пузырчатки не хватит, — отмахнулся он, влезая в сапоги.
— Да не в пузырчатку, навозник, в холл.
Проходя мимо, он дал за навозника Мэтту по шее, но несильно, тот только встряхнул головой и ухмыльнулся. Через залитый холодной грязью задний двор они перебежали к Большому Дому, сбросили на рабском крыльце сапоги — куча набралась уже большая — и прошли в холл. Большой, как сортировочная в распределителе и всегда пустой, сегодня был забит рабами. Он сразу разглядел горничных и лакеев у внутренних дверей, дворовые теснились в другом углу, рядом с ними, но сами по себе стояло семеро индейцев, отработочных, вон и господские няньки. Внутренние двери приоткрылись, и кто-то невидимый вытолкнул красивую мулатку в прозрачной длинной рубашке и молодого негра в паласной форме. Ух ты, даже спальников пригнали. Он и увидел-то их впервые. По толпе рабов прошёл смутный угрожающий ропот, но никто не шевельнулся, не зная чего ждать и чего делать. Сам он встал к дворовым, сзади всех, чтоб не лезть на глаза. Стояли молча, даже не перешёптывались. Уже слышали, что русские разбили Империю, а у русских нет рабства, теперь и здесь не будет… говорено об этом, переговорено, но как шло всё заведённым порядком, так и идёт. И пузырчатка не пустует.
— Угрюмый.
Он оглянулся. А, Ролли. Ролли безобидный, с ним не страшно, он сам всех боится. Правда, и ничего серьёзного ему не скажешь — сразу всем выложит.
— Чего тебе?
— Говорят, свободу объявят, — шлёпали у его уха губы Ролли.
— Кто говорит, тот и объявит, — отмахнулся он.
Чего об этом говорить. Отработочные психуют, так они-то свободу ждут. Им отработать на белого хозяина без наказаний и вот она — свобода. Кто прямо из резервации, тому три года отработки, после первого побега — первое клеймо и десять лет работы, после второго побега — второе клеймо и уже вечное рабство. Да за каждое наказание срок прибавляется, и если перепродадут, то и срок заново отсчитывается. Он покосился на отработочных. Вон тот, с переломленным носом, говорят, в пятый раз свои три года начал, совсем недавно его привезли, ещё после ломки не отошёл. А этот с двумя клеймами, раб, а стоит не с рабами, а с этими, ну индейцы всегда вместе держатся.
— А если и вправду? — не отставал Ролли.
Мэтт молча ткнул болтуна кулаком под рёбра, чтоб заткнулся. Отработочные о чём-то шептались между собой. Он прислушался: английские слова тонули в незнакомых гортанных. Он ничего не понимал и потому перестал слушать.
— Все здесь?
Он вздрогнул и вытянул шею, даже привстал на цыпочках.
— Да, сэр, собрали всех.
Так, это Грегори, вон Полди, Эдвин, остальные надзиратели. А в центре хозяин, хозяйки нет, а рядом с ним белый в форме, никогда такой не видел. Русский? С виду — обычный беляк, ничего особенного. Хозяин-то с ним как, улыбается, заглядывает
— Пожалуйста, лейтенант, все рабы собраны здесь, все до одного.
— Благодарю, — небрежно кивает офицер.
— Я больше не нужен?
— Нет, можете идти.
— Да-да, конечно, — хозяин как-то бочком исчезает во внутренних дверях.
Офицер сделал шаг вперёд.
— Все слышат меня?
По холлу прошёл неясный шум и оборвался, как только офицер заговорил.
— Я, офицер русской военной администрации, объявляю вам распоряжение администрации. На всей территории, находящейся под контролем русской военной администрации, рабовладение, система отработки, все отношения зависимости отменяются.
Офицер остановился, перевести дыхание, а может, хотел что-то услышать, но все молчали. И офицер продолжал. А он смотрел на него, видел, как шевелятся его губы, слышал, что тот говорит какие-то слова, но… но словно это и не с ним, словно он спит, и это во сне.
— Вот и всё, — офицер улыбнулся. — Вы свободны.
Тишина стала невыносимой, и офицер снова улыбнулся им.
— Ну, спрашивайте.
Они молча стояли и смотрели на него. И вдруг, расталкивая всех, вперед ринулся отработочный, он даже и не разобрал, который из них.
— Господин офицер, масса, мы отработочные, мы не рабы. Нам можно уйти?
— Можно, — кивнул офицер.
— Он врёт, — закричал кто-то из дворовых. — У него два клейма, масса, он раб, как и мы.
Отработочный кинулся на крикнувшего с кулаками, но офицер поднял руку, и все застыли на месте.
— Это неважно, — сказал офицер. — Свободу получают все. Вы можете уйти или остаться, никто не может вам приказать.
Он прислонился к стене, его вдруг словно ноги перестали держать. А рабы всё теснее грудились вокруг офицера и спрашивали, спрашивали, перебивая друг друга, не дослушивая ответов. Ни один белый не подпустил бы столько рабов так близко к себе. А этот не боялся. А потом офицер сказал, что ему надо ехать в другие имения, и ушёл, кто-то из лакеев побежал его провожать, и они остались одни. Он только сейчас заметил, что надзиратели куда-то смылись, и сразу забыл об этом. А вспомнил о сапогах. В общей куче их легко подменить, а они у него ещё совсем крепкие. И он тихо вышел из холла, нашел на крыльце свои сапоги и обулся. И видел, как разворачивается машина, зелёная с белой надписью на дверце маленькая машина, и видел, как она уехала. А ворота остались нараспашку. Он сел на крыльцо и смотрел на эти распахнутые ворота, и ничего лучше тогда не было. Потом… А! Потом началось… И это вспоминать сейчас не хотелось…
…Эркин оборвал воспоминание и прислушался. Где там Алиса? Слишком тихо. Он открыл глаза, осмотрелся. Вон она, сидит на подоконнике и смотрит в окно. Она, видно, почувствовала его взгляд, обернулась было, но тут же опять уставилась в окно. Ну и хорошо. Эркин осторожно попробовал размять правую руку. Плечо, конечно, болит, но двигать рукой уже можно. Попробовал опереться на правый локоть и крякнул от уколовшей в плечо боли. Снова лёг, напряг и распустил мышцы. Тело болело, но слушалось. Он откинул одеяло, чтоб не мешало, и занялся уже всерьёз. А то совсем суставы задубели. И не сразу заметил, что Алиса уже рядом и внимательно смотрит на него.
— Это ты зачем? — и, так как он не ответил ей, сама решила, — это такая игра, да?
Эркин нерешительно кивнул, натягивая на себя одеяло.
— Я тоже так хочу.
И она явно приготовилась лезть на постель.
— Нет, — почти крикнул он.
Алиса удивлённо смотрела на него.
— Тогда давай в другое играть.
— Нет, — повторил он.
— Со мной никто не хочет играть, — глаза Алисы наполнились слезами. — А маме некогда. Она работает. Ты тоже… то спишь, то тебе больно, то не хочешь…