Анархия и Порядок
Шрифт:
Наряду с этим политическим угнетением низших классов имелось еще другое иго, тяжело давившее на развитие их материального благополучия. Государство действительно освободило индивидов и коммуны от сеньоральной зависимости, но оно отнюдь не освободило народный труд, дважды порабощенный: в деревнях привилегиями, все еще связанными с собственностью, а также рабством, навязанным земледельцами; и в городах – корпоративной организацией ремесел; эти привилегии препятствовали окончательному освобождению буржуазного класса.
Буржуазия переносила это двойное – политическое и экономическое – иго с возрастающим нетерпением. Она сделалась богатой и интеллигентной, много богаче и много интеллигентнее, чем дворянство, управляющее ею и презиравшее ее. Сильная этими двумя преимуществами и поддерживаемая народом, буржуазия чувствовала себя призванной сделаться всем, а она была еще ничем. Отсюда вытекла революция.
Эта революция была подготовлена великой литературой
12. Это столь тесное соединение практических требований с теоретическим движением умов восемнадцатого века установило громадное различие между революционными стремлениями этой эпохи и стремлениями Англии семнадцатого века. Оно, без сомнения, много способствовало расширению могущества революции, накладывая на нее международный, всемирный характер. Но в то же время оно влекло политическое движение революции в ошибки, которых теория не сумела избежать. Точно так же как философское отрицание вступило на ложный путь, нападая на Бога и объявляя себя материалистическим и атеистическим, точно так же политическое и социальное отрицание, введенное в заблуждение той же разрушительной страстью, напало на главные и первичные основы всякого общества, на Государство, на семью и на собственность, осмелившись громогласно объявить себя анархическим и социалистическим; стоит вспомнить эбертистов и Бабефа, и позже Прудона, и эссоциалистические и революционные партии. Революция убила себя своими собственными руками, и снова разнузданное и беспорядочное торжество демократии неизбежно привело ее к торжеству военной диктатуры.
Эта диктатура не могла быть продолжительной, ибо общество не было ни дезорганизовано, ни мертво, как это было с ним в эпоху установления империи Цезарей. Жестокие переживания 1789 и 1793 гг. лишь утомили и временно истощили его, но не уничтожили. Лишенная всякой инициативы при уравнительном и полном славы деспотизме Наполеона I, буржуазия воспользовалась этим вынужденным досугом, чтобы сосредоточиться и лучше развить в своем уме плодотворные семена свободы, которые оставило в нем движение предыдущего века. Наученная жестоким опытом неудавшейся революции, она отказалась от преувеличенных принципов 1793 г. и, возвратившись к принципам 1789 г., которые были верным и точным выражением народной воли, а не одной какой-либо секты или партии и которые действительно заключали в себе все условия умной, рассудительной, практической свободы (то есть исключительно буржуазной свободы, которая была вся на пользу буржуазии и в ущерб народу, ибо в устах буржуа слово «практичный» никогда не означает чего-либо иного), – она сделала их еще более практичными, отметая все, слишком расплывчатое, что ввела в них философия восемнадцатого века (то есть слишком демократическое, слишком народное и слишком гуманно-широкое), и изменяя их (то есть суживая их) сообразно с нуждами и новыми условиями эпохи. Таким образом, она окончательно создала теорию конституционного права, первыми апостолами которого были Монтескье, Неккер, Мирабо, Мунье, Дюпор, Барнав и много других, а г-жа де Сталь и Бенжамен Констан сделались его новыми пропагандистами при Империи.
Когда законная монархия, возвращенная во Франции падением Наполеона, хотела реставрировать старый режим, она встретила обдуманную и могущественную оппозицию буржуазного класса, который, зная отныне, чего он хочет, защищал от нее шаг за шагом бессмертные и законные победы революции – независимость гражданского общества от смешных претензий Церкви, подпавшей вновь под власть иезуитов; уничтожение всех дворянских привилегий; равенство всех перед законом; наконец, право народа не быть облагаемым налогами без его собственного согласия, право участвовать в управлении и законодательстве страны и контролировать действия власти посредством правильного представительства, исходящего из свободного голосования всех активных граждан страны, то есть владеющих собственностью и образованных. Легитимная монархия открыто не желала принять эти основные условия нового права и – пала.
13. Июльская монархия осуществила наконец во всей ее полноте истинную систему современной свободы. Без сомнения, в ней есть несовершенства; но это несовершенства, которые, естественно, связаны со всеми человеческими учреждениями. Те, которые имеются в конституционном июльском законе, должны быть приписаны главным образом недостатку понимания и практического навыка свободы
Эти несовершенства, следовательно, преходящи, они должны исчезнуть под влиянием прогрессивной цивилизации. Но сама по себе система совершенна: она дает практическое разрешение всех вопросов, всех законных стремлений, всех действительных потребностей человеческого общества.
Она преклоняется прежде всего перед Богом, причиной всякого существования, источником всякой истины и невидимого вдохновения добрых мыслей, но, обожая его духом, она не хочет позволить, чтобы неверные и фанатические представители его незыблемой власти угнетали и дурно обращались с людьми во имя его. Она открывает путем официально преподаваемой во всех школах Государства философии, всем интеллигентным и благонамеренным гражданам способы возвысить их ум и сердце до понимания вечных истин без того, чтобы отныне была необходимость прибегать к вмешательству священников. Дипломированные Государством профессора заняли место священников, и университет сделался в некотором роде церковью интеллигенции. Но эта система проповедует в то же время просвещенное почтение ко всем традиционно установленным Церквам, признавая их полезными и необходимыми вследствие невежества народных масс. Уважая свободу совести, эта система покровительствует также всем старинным культам, однако при условии, чтобы их принципы, их мораль и их практика не были в противоречии с принципами, моралью и практикой Государства.
Эта система признает как основу и абсолютное условие человеческой свободы, достоинства и нравственности доктрину свободной воли, то есть абсолютную самопроизвольность решений индивидуальной воли и ответственность каждого за его действия, откуда вытекает для общества право и обязанность наказывать.
Эта система признает частную и наследственную собственность и семью как основы и действительные условия свободы, достоинства и нравственности людей. Она уважает право собственности каждого, не ставя ему иных ограничений, кроме равного права других, ни иных ограничений кроме тех, которые продиктованы соображениями общественной пользы, представляемой Государством. Собственность по этой системе есть действительно естественное право, предшествовавшее Государству; но оно становится юридическим правом лишь постольку, поскольку оно санкционировано и гарантировано как таковое Государством.
Следовательно, справедливо, чтобы Государство, гарантируя собственнику помощь со стороны всех, ставило ему условия, диктуемые интересами всех. Но эти ограничения или эти условия должны быть такого свойства, чтобы, всегда изменяя, поскольку это становится безусловно необходимо, но не больше, естественное право собственника в его различных формах и проявлениях, они никогда не могли задеть сущность его. Ибо Государство не есть отрицание, но, наоборот, освящение и юридическая организация всех естественных прав, откуда следует, что если бы оно нападало на них в самой сущности в основе их, то оно разрушало бы само себя. (Оно всегда гарантирует то, что находит: одним – их богатство, другим – их бедность; одним – свободу, основанную на собственности, другим – рабство, неизбежное следствие их нищеты; и оно заставляет нищих вечно работать и в случае надобности умирать для увеличения и сохранения богатства, которое является причиной их нищеты и их рабства. Такова истинная природа и истинная миссия государства.)
То же самое и с семьей, которая вообще неразрывно связана как принципиально, так и фактически с частной и наследственной собственностью. Власть супруга и отца составляет естественное право. Общество, представляемое Государством, юридически санкционирует эту власть. Но в то же время оно ставит некоторые границы естественной власти того и другого, чтобы спасти другое естественное право – право [141] индивидуальной свободы подчиненных членов семьи, то есть матери и детей. И именно ставя ей эти границы, оно освящает ее, превращает ее в юридическое право и дает власти мужа и отца силу закона. Эта система рассматривает юридическую семью, основанную на этом двойном авторитете и на юридически наследственной собственности, как существенную основу всякой нравственности, всякой человеческой цивилизации и государства.
141
На обороте листка 273, на котором начинаются дальнейшие строки, Бакунин записал (13 марта 1871 г.), посылая мне этот листок и двенадцать следующих листков: «13 страниц с 273 по 285. Я еду завтра во Флоренцию, вернусь через 10 дней. Адресуй письма по-прежнему в Локарно. Когда ты уезжаешь? Жду известий от тебя. Обнимаю Швица (Швицгебеля). Твой М. Б.».