Анархия и Порядок
Шрифт:
Рассмотрим теперь, какую роль играла и продолжает играть в реальной жизни, в человеческом обществе эта абстракция государства, параллельная исторической абстракции, называемой церковью?
Государство, сказал я, по самой сущности своей есть громадное кладбище, где происходит самопожертвование, смерть и погребение всех проявлений индивидуальной и местной жизни, всех интересов частей, которые и составляют все вместе общество. Это алтарь, на котором реальная свобода и благоденствие народов приносятся в жертву политическому величию; и чем это пожертвование более полно, тем государство совершенней. Я отсюда заключаю, и это мое убеждение, что русская империя – это государство по преимуществу, это, без риторики и без фраз, самое совершенное государство
Государство, сказал я, это абстракция, пожирающая народную жизнь; но для того, чтобы абстракция могла родиться, развиться и продолжать существовать в реальном мире, надо, чтобы существовало реальное коллективное тело, заинтересованное в ее существовании. Таковым не может быть большинство народа, ибо оно именно является жертвой государства: нуждаться в нем может лишь привилегированная группа, жреческое сословие государства, правящий и обладающий собственностью класс, являющийся в государстве тем же, чем в церкви является духовное сословие, священники.
И в самом деле, что видим мы в продолжение всей истории? Государство было всегда принадлежностью какого-нибудь привилегированного класса: духовного сословия, дворянства или буржуазии; наконец, когда все другие классы истощаются, выступает на сцену класс бюрократов, и тогда государство падает или, если угодно, возвышается до положения машины. Но для существования государства непременно нужно, чтобы какой-нибудь привилегированный класс был заинтересован в его существовании. И вот солидарные интересы этого привилегированного класса и есть именно то, что называется патриотизмом.
Письмо пятое [87]
Был ли когда-либо патриотизм, в том сложном смысле, который придают этому слову, народной страстью или добродетелью?
Имея в руках историю, я не колеблясь отвечаю на этот вопрос решительным нет, и, чтобы доказать читателю, что я не ошибаюсь, отвечая таким образом, я прошу у него позволения проанализировать главнейшие элементы, которые, комбинируясь более или менее различным образом между собою, составляют то, что называется патриотизмом.
87
Женева 25 мая 1869 г. – Le Progres (29 мая 1899 г.), стр. 2 – 3.
Таких элементов четыре: 1) естественный или физиологический элемент; 2) экономический; 3) политический и 4) религиозный или фанатический.
Физиологический элемент является главным основанием всякого наивного, инстинктивного и грубого патриотизма. Это естественная страсть, которая именно потому, что она слишком естественная, т. е. совершенно животная, находится в жесточайшем противоречии со всей политикой и, что много хуже, сильно затрудняет экономическое, научное и гуманное развитие общества.
Естественный патриотизм, явление совершенно звериное, встречающееся на всех ступенях животной жизни и даже, можно отчасти сказать, в растительном царстве. Взятый в этом смысле патриотизм – это губительная война, первое проявление в человечестве той великой и роковой борьбы за существование, которая составляет все развитие, всю жизнь естественного или реального мира, – борьбы непрестанной, всемирного пожирания друг друга, которое питает каждого индивида, каждую породу мясом и кровью индивидов других пород и которое, фатально возобновляясь с каждым часом, с каждым мгновением, позволяет жить и развиваться самым совершенным, сильным и умным породам на счет других.
Те, кто занимается земледелием или садоводством, знают, как трудно уберечь свои
В животном царстве продолжается та же борьба, только происходит она более драматически, с большим шумом. Здесь уже не молчаливое, незаметное задушение. Здесь течет кровь, и мучимое, раздираемое, пожираемое животное наполняет воздух криками. Наконец, человек, животное говорящее, вносит в эту борьбу первую фразу, и фраза эта называется патриотизмом.
Борьба за жизнь в растительном и животном царстве не есть лишь борьба между индивидами: это борьба между породами, группами и семействами. Во всяком живом существе есть два инстинкта, два главных интереса: питание и воспроизведение. С точки зрения питания каждый индивид является естественным врагом всех других, невзирая ни на какие связи – семейные, групповые или родовые – его с другими. Поговорка, что волки не едят друг друга, справедлива лишь до тех пор, покуда волки находят для своего питания животных, принадлежащих к другим породам; но мы знаем, что как только в этих последних ощущается недостаток, волки преспокойно пожирают друг друга. Кошки, свиньи и еще многие другие животные часто съедают своих собственных детенышей, и нет животного, которое бы этого не сделало, вынужденное голодом. А человеческие общества не начали ли с людоедства? И кто не слыхал печальных историй о потерпевших крушение моряках, которые блуждали среди океана, носясь на хрупком судне, и, будучи лишены пищи, бросали жребий, кто из них должен быть пожертвован и съеден другими. Наконец, разве мы не видели при последнем большом голоде, опустошившем Алжир, матерей, которые съедали собственных детей?
Дело в том, что голод – это жестокий и непобедимый деспот, и необходимость питаться, необходимость чисто индивидуальная, является первым законом, главным условием жизни. Это основание всей человеческой и социальной жизни, точно так же как и жизни растительной и животной. Бунт против необходимости питания равносилен отрицанию всей жизни, самоприговору к небытию.
Но наряду с этим основным законом живой природы есть и другой столь же существенный – закон воспроизведения. Первый стремится к сохранению индивидов, второй – к созданию семейств, групп и пород. Индивиды, побуждаемые естественной необходимостью, стремятся соединиться, для целей воспроизведения, с индивидами, которые по организму близки к ним, подобны им. Бывают различия в организмах, делающие совокупление бесплодным или даже невозможным. Эта невозможность очевидна между царством растительным и царством животным; но даже и в этом последнем совокупление четвероногих, например, с птицами, рыбами, пресмыкающимися или насекомыми, равным образом невозможно.
Ограничившись одними четвероногими, мы найдем ту же невозможность между различными группами и, таким образом, приходим к заключению, что возможность совокупления и воспроизведения становится реальной для каждого индивида лишь в очень ограниченном кругу индивидов, которые, будучи одарены организмом тождественным или близким к его организму, составляют вместе с ним одну и ту же группу или одно и то же семейство.
Так как инстинкт воспроизведения составляет единственную связь солидарности, могущую существовать между индивидами животного мира, то там, где эта способность прекращается, прекращается и всякая животная солидарность. Все, остающееся вне группы, в среде которой возможно для индивида воспроизведение, составляет другую породу, совершенно чуждый мир, мир враждебный и осужденный на истребление; все, что находится внутри, составляет обширное отечество породы, как, например, для людей человечество.