Анастасия
Шрифт:
Теплый и бархатистый сумрак русского ресторанчика показался мне весьма уютным. Возле каждого стола висела лампа с вишневым абажуром. Но электрический свет лился мягко, делая обстановку по-домашнему милой. Аромат чудесной выпечки и жареного лука струился со стороны кухни. Мы присели за один из свободных столиков, возле окна.
– Вот здесь я обычно и обедаю, – пояснил Гурьев. – Располагайтесь, господа.
На улице уже вовсю шел дождь, заливая потоком воды рисованные на стекле яркие буквы: «Русский медведь».
Алекс
– Кстати, Борис, здесь есть вожделенная тобой утка по-руански.
– Спасибо, из-за твоего пакета каштанов у меня напрочь пропал аппетит. Но мне чертовски хочется пить.
Через минуту к нам подлетел молодой и розовощекий официант, одетый в красную шелковую рубаху и щегольские казацкие сапоги.
После небольшого диспута было принято решение, взять графин с лимонадом и бутылку Шабли. А еще, к небольшому разочарованию официанта, мы заказали к Шабли сыру и устриц.
– Конечно, какое же Шабли без устриц? Но, право, господа, я привёл вас сюда вовсе не для того, чтобы вкушать этих банальнейших моллюсков. Это же, в конце концов, русский ресторан. Я очень надеюсь, что спустя короткое время у вас всё же разыграется здоровый молодой аппетит, и мы дружно закажем пирогов, блинов с икрой или расстегайчиков с рыбой. Кстати, здесь пекут знатную кулебяку и варят неплохую уху из осетрины.
После этих слов он хитро улыбнулся:
– Так пусть же эти вульгарные устрицы и прекрасное вино будут лишь нашим аперитивом.
– А неплохо для аперитива, – согласился Алекс.
Пока Гурьев перечислял местные деликатесы, я жадно глотал прохладный лимонад. А потом вместе со всеми я пригубил бокал с бледно зеленым Шабли.
– Это вино из северной Бургундии. Его делают из сорта шардоне, – тоном знатока хороших вин произнес Гурьев. – Этот Шабли десятилетней выдержки.
Мы с Алексом дружно кивали, рассматривая вино сквозь свет вишневой лампы.
– Ну-с, господа, я полагаю, что сейчас самое время нам выпить за знакомство. Алексея я знаю уже давно, а с вами, Борис Анатольевич, был очень рад познакомиться сегодня.
– Я тоже рад, Георгий Павлович, – волнуясь, отвечал я.
Глухо звякнули бокалы, наполненные Шабли.
– Скажите, Борис, я правильно понял, что вы литератор?
– Как вам сказать, Георгий Павлович, литератором, строго говоря, я не могу себя сейчас назвать. Наверное, я нахожусь до сих пор в поиске. На перепутье, так сказать. Душой меня всё так же тянет к литературе, но мой разум подсказывает мне, что это – весьма глупый и тернистый путь для мужчины. Литература – это, то занятие, посвятив жизнь которому, очень сложно себя прокормить. Не говоря уже об обеспечении семьи.
– Я вас понимаю. И понимаю ваши поиски и метания, – отозвался граф.
– Если честно, то я уже нахожусь в том возрасте, когда стыдно и поздно метаться.
–
– Мне уже тридцать. И в мои годы люди уже делают карьеру.
– Стало быть, вы ровесник Алекса?
– Да, мы вместе учились когда-то в гимназии, а потом и в одном университете, – ответил за меня Лешка.
– Чудно, – граф откинулся на спинку широкого стула.
Он сделал долгий глоток и вновь улыбнулся. В глубине зала кто-то сменил пластинку. Раздался характерный скрежет, и из репродуктора патефона потёк знакомый голос Вадима Козина. Граф с грустной улыбкой прислушался к песне, а после изрёк:
– Эх, мне бы сейчас, господа, ваши метания. Вы только не обижайтесь, но поверьте, что с высоты моих пятидесяти лет, мысль о том, что в тридцать уже поздно делать выбор – мне представляется весьма милой и даже забавной. Хорошие мои, да у вас еще вся жизнь впереди. И я скажу вам даже больше: нет ровно никаких возрастных границ для поиска и определения собственного пути. Вы можете и даже будете всю жизнь делать тот самый выбор. И если не в творчестве, то по многим другим жизненным аспектам. И поверьте, пока живешь, ничто не поздно. Хотя… Говорит вам всё это человек, могущий считать себя образцовым пессимистом. И даже более. Но речь сейчас не обо мне.
– Да, но… – я пожал плечами. – Я просто старался быть объективным.
– Борис, а у вас есть с собой какие-нибудь ваши рукописи?
– Да, у меня есть две, изданные в Америке книги. Правда, я ещё издавался, но не привез сюда все.
– Они на русском?
– Я, граф, не умею писать на другом языке, кроме родного.
Гурьев кивнул, тонкие пальцы опустились к карману.
– Чёрт, я все забываю о том, что не ношу с собою трубку, а так захотелось затянуться. И сигареты я дома оставил.
В эти мгновения мне показалось, что его глаза немного увлажнились. Он делано кашлянул, а после обернулся ко мне.
– А вам говорили, что внешне вы очень похожи на Феликса Юсупова?
– Говорили и ни раз, – отмахнулся я.
– Вы случайно не их родственник?
– Нет, конечно.
– Но у вас, видимо, тоже есть какие-то татарские корни?
– У кого из русских их нет?
– Да, всё так… Вы знаете, Борис, я хотел бы писать ваш портрет.
– Стоит ли? – смущенно отозвался я.
– Стоит, у вас очень интересное лицо. И, знаете, в России есть один актёр. Его фамилия Кторов. Я как-то видел комедию с его участием. Так вот, вы и на него сильно похожи. Тот же типаж.
– Не видел, – я покачал головой.
– А вы обязательно посмотрите. Он тоже похож на Юсупова. Ну, да бог с ними… А если серьезно, то мне бы хотелось что-то почитать из ваших сочинений. Это возможно?
– Конечно, я пробуду в Париже еще пару недель, и обязательно привезу вам свою книгу.
– Подпишите мне её?