Анатомический театр
Шрифт:
— Всякий раз умиляюсь этой твоей летней щедрости.
— А что, зимние бы ей откусили голову после спаривания, как самка богомола своему супружнику?
— Ну нет, конечно… — со звенящей серьезностью ответила Эйлин, будто такой вариант и впрямь следовало рассматривать как вероятный. Хотя, может, и следовало, в самом деле. — Дали бы подарков, сколько причитается — и отпустили с миром. Но не мужа же искать каждой девице, в самом деле!
— Она — не каждая девица, а сестра моего ближайшего помощника… Ближайшего после Мариуса.
— И это тоже звучит невероятно
— У меня просто настроение хорошее сегодня, хоть и совершенно непонятно, с чего…
От дальнейшего высокодуховного обсуждения различий в жизненных принципах зимнего и летнего двора их отвлек скрежет и шорох со стороны окна: сквозь открытую створку протиснулся Дитрих, держащий одновременно в клюве и лапах изрядное количество корреспонденции. Он был несколько крупнее обычной совы-сипухи — ровно настолько, что это не было слишком заметно издали, но довольно-таки впечатляло вблизи.
Дитрих сделал круг над столом, сбросив на него письма из лап, потом приземлился на настольную лампу, буквально выплюнул из клюва все, что было в нем зажато, и пронзительно заорал. Лиан, не будь дураком, шмыгнул под стол, а оттуда — в дальний угол приемной, чтобы успешно скрыться от гнева секретаря Надзора в стене. Дитрих встряхнулся и, захлопав крыльями, перескочил с лампы на свое кресло, по пути перекидываясь из совы в лупоглазого бледно-рыжего мужчину с крючковатым носом.
— Я хоть какие-нибудь вещи могу на своем столе спокойно оставить?! — возмутился он, с размаху плюхнувшись в кресло после обращения, и поймал пальцами собственное маленькое белое перо, кружащееся у него перед носом.
— Только когда поймешь, какой именно надлежащий порядок должон на этом столе иметься, согласно представлениям Лиана, — усмехнулся Кайлен.
— Это невозможно постичь ни человечьими, ни совиными мозгами! Ни обоими сразу… — проворчал Дитрих и, поднявшись с кресла, принялся собирать с пола бумаги.
— Скажи мне, любезный друг Дитрих, успел ли ты до этого погрома выяснить, каковы наши кандидаты в призрака, держащего в страхе всю Академию натуралистических наук? — поинтересовался Кайлен, надеясь, что ему все же не придется дожидаться окончания уборки.
— Ты выяснил, кто это?
— Выяснил, конечно, — кивнул Кайлен. — Человек, мужчина.
— И то хорошо! — с заметным облегчением изрек Дитрих. — Тогда у нас есть два варианта. Третьего, в городе, я проверил, пока с почтой разбирался, он жив и здоров.
— О, и кто же из драгоценных постоянных покупателей моего магазина совершенно здоров, но почему-то не появлялся пред ваши очи так долго, что даже пришлось выяснять, жив ли он?.. Неужели Конар Перрик?..
— И как ты только догадался! — Дитрих выразительно воздел руки.
— Это все оттого, что мне неизвестно других настолько брюзгливых стариков-затворников, которых раздражает решительно все и вся. Ты ему даже в совином облике не нравишься, что совсем уж невообразимо.
Дитрих польщенно усмехнулся и грохнул все собранные с пола бумаги на стол одной большой стопкой.
— Где-то здесь должны быть адреса оставшихся
На этих словах, Кайлен сразу заметил, из теней в углу боязливо высунулась лохматая голова с длинным носом.
— Кофе, пожалуйста, Лиан, — обратился он к корригану и достал из кармана портсигар.
— И мне, — поддержала его Эйлин.
— Набираетесь от людей дурных привычек, благородная эйрина? — хмыкнул Кайлен.
— Это не дурные привычки, а исключительно благостные, в отличие от твоего табака, — возразила Эйлин с обычным своим видом нежной овечки. Но запрещать ему курить, разумеется, не стала.
Глава 10
Машина бодро тарахтела по петляющей как змея горной дороге. Ехать тут было трудно, и Кайлен сосредоточился на управлении самоходкой, не обращая внимания на кислую физиономию Фаркаша. А недовольные возгласы и воззвания к Господу и святым, которые тот выдавал, когда они слишком уж сильно подпрыгивали на ухабах, большей частью заглушало тарахтение самоходки, особенно громкое из-за усыпающих дорогу мелких камней. Так что ехал Кайлен, можно сказать, спокойно, невзирая на все недовольство своего спутника.
Уговорить Шандора, разумеется, было непросто: он был свято уверен, что любая самоходка взорвется, или, по меньшей мере, загорится при малейшей оказии. А в горах — еще и в пропасть улетит непременно. Тогда как «лошадь — скотина умная, она к обрыву не полезет». «А я, по-твоему, скотина глупая?» — весело возразил ему Кайлен, на что Шандор только раздраженно махнул рукой: мол, не понимаете вы, Неманич, ничего в зловещем самоуправстве современной техники.
Решающим аргументом стало заявление Кайлена, что самоходки нынче быстрее упряжных лошадей, и если они поедут в двуколке, до первой деревни доберутся уже затемно, а до второй — и вовсе ночью, там все спать уже лягут. Так что если Фаркаш желает ехать на лошади, это следует делать либо уже завтра с утра, либо верхом. На последней фразе Шандор крайне выразительно скривился: не пугать лошадей он умел, но взобраться себе на спину они ему все же не позволяли, так что верховая езда была ему совершенно недоступна.
Еще немного подумав и все-таки не пожелав откладывать дело на завтра, Фаркаш наконец согласился ехать на «дьявольской машине», и теперь они, по расчетам Кайлена, были уже почти возле нужной им деревни, а солнце только начинало клониться к горизонту, едва позолотив далекие макушки Сарматских гор. Если во второе место ехать не придется, так и вовсе быстро управятся.
Самоходка нырнула за очередной поворот дороги, огибая холм — и они действительно увидели деревеньку, разлегшуюся в низине между нескольких холмов. С ближней к ним стороны крайние дома забирались на склон, будто бежали встречать оказавшихся возле деревни путников. Ровно один из этих домов и был им нужен: колдуны традиционно жили на окраинах селений. Даже сам Кайлен так жил в Кронебурге.