Анатомия предательства: "Суперкрот" ЦРУ в КГБ
Шрифт:
На Калугина письмо произвело удручающее впечатление. Он понял, что попал вместе с Куком по неизвестным причинам под серьезное подозрение в шпионаже. Он решил обратиться напрямик к своему “покровителю” Андропову, предполагая, что тот в курсе происшедшего, и мог бы решить этот вопрос каким-то образом в пользу Калугина. Надо сказать, что данный шаг Калугина явился настолько ошибочным и роковым для него, что позволяет сделать трудноопровержимый вывод о его просчете как профессионального разведчика, переоценке своих способностей и, как свойственно подобным личностям, недооценке противника.
Переписка Кука с женой велась, как они двое предполагали,
Маклин, выполняя договоренность с Калугиным, написал письмо Владимиру Крючкову с просьбой ходатайствовать перед Андроповым о пересмотре дела Кука. Калугин, в свою очередь, обратился к Андропову через своего непосредственного руководителя Крючкова с просьбой о помиловании Кука, одновременно настаивая признать подозрение в шпионаже безосновательным.
Здесь следует отметить, что с момента возникновения подозрений в отношении Калугина еще во время разработки Кука все материалы докладывались Андропову — слишком велика опасность иметь действующего агента ЦРУ во главе важнейшего управления разведки.
Андропов согласился вновь заняться делом Кука, хотя это противоречило сложившейся в КГБ практике, и должно было насторожить Калугина — принятое решение без вновь открывшихся обстоятельств не пересматривалось. Он не смог разгадать тонкой уловки главы КГБ, который, как видно, хорошо его понимал и правильно рассчитал, что Калугин может в состоянии безысходности совершить ошибку и невольно дать ответы на многие неясные вопросы. Однако сам Калугин в книге утверждает, что решение Председателя явилось шагом, предоставлявшим ему возможность, как необоснованно заподозренному московскими контрразведчиками во главе с Алидиным, опровергнуть подозрения в свой адрес.
Приняв Калугина у себя в кабинете, Андропов дал ему указание изучить уголовное дело на Кука и доложить свое мнение. Объемистые тома легли на стол Калугина. Из них он понял, что с Куком в Москве поддерживались агентурные отношения, и в последние годы он стал разрабатываться Московским УКГБ по шпионажу в пользу США. Его подозревали в том, что он двойной агент и по заданию ЦРУ вошел в сговор с Калугиным в Нью-Йорке в 1959 году. Переданные им технология производства твердого ракетного топлива и его образец, как было установлено советскими учеными и определено промышленностью уже в 1966 году, оказались ложным путем, тупиковым вариантом и привели к ущербу в размере 80 миллионов рублей. Для того времени весьма значительная сумма. В делах имелись протоколы допроса, из которых было видно, что следователи настойчиво интересовались отношениями Кука и Калугина, деталями их нью-йоркской встречи.
Однажды, в процессе разработки, к Куку был направлен под видом курьера ЦРУ агент КГБ, заявивший ему о том, что он “не выполняет задание ЦРУ, уклоняется от встреч и, вероятно, забыл свои обязанности”. Кук “курьеру” не открылся, но и не доложил о нем оперативному работнику, у которого находился на связи. Подозрения контрразведчиков усилились.
Однако получить доказательства, которые могли бы быть использованы судом, о принадлежности Кука к агентуре ЦРУ в процессе следствия не удалось. Как оказалось, Кук продал привезенную им из США картину Кандинского за доллары и при обмене их на “черном рынке” на рубли был взят с поличным. В соответствии с действующим законодательством за это и был осужден.
Калугин полагал: Председателя можно убедить, что операции с картиной и валютой являлись провокацией оперативников Алидина из-за их бессилия доказать виновность Кука в шпионаже. Жена Кука пострадала в автомобильной аварии и нуждалась в проживании на свежем воздухе. Денег на покупку дачи под Москвой у них не хватало, и они решились на такую противозаконную сделку. Этой ситуацией и воспользовались якобы московские контрразведчики,
С таким мнением Калугин отправился к Андропову, прекрасно осознавая, что вынужден защищать Кука, чтобы защитить себя. Он частично допускал, что это может быть понятно и Андропову. Аргументы в беседе с Председателем были мало весомые, но других просто не существовало:
— Кук не может быть шпионом. Зачем шпиону нарушать закон и попадать в тюрьму из-за 15 тысяч рублей? ЦРУ дало бы ему любые деньги. Такие поступки со стороны агентуры ЦРУ невозможны, — говорил Калугин, пытаясь убедить главу КГБ в невиновности Кука.
Неожиданное решение Андропова просто поразило Калугина:
— Доставьте Кука из лагеря в Москву и допросите его лично. Посмотрим, сможете ли вы получить его признание в том, что он шпион? — подчеркнул Председатель.
— В этом нет никакого смысла. Он не шпион, — возражал Калугин.
Но Председатель, не скрывая своего раздражения, и следуя заранее принятому и обдуманному решению, закончил краткий разговор словами:
— Делайте как я говорю!
Летом 1979 года Кука самолетом доставили в Лефортовскую тюрьму. Для Калугина сложилось крайне опасное положение. Цели Председателя КГБ и Калугина в деле Кука оказались противоположными. Андропову нужно было признание Кука, он был полностью убежден в его принадлежности к агентуре ЦРУ, а Калугину — доказать Андропову, что Кук не американский агент и осужден в результате провокационных действий Московского УКГБ. Андропова интересовал вопрос о получении доказательств или, в крайнем случае, косвенных свидетельств о том, что Калугин либо знал о подставе ему Кука и пошел на это сознательно, будучи завербованным ФБР или ЦРУ, либо, не являясь их агентом, использовал подставу в карьерных целях. О том, что Кук был агентом ЦРУ, сомнений у Андропова не было. Подозрения существовали в отношении Калугина. Такой ход мыслей Андропова Калугин не мог предвидеть, хотя, по его словам, предчувствовал, что все его усилия по Куку закончатся в лучшем случае полным крахом карьеры в КГБ. Главная цель сейчас — уйти от разоблачения, сохранить свою жизнь.
Еще теплилась, вернее, где-то внутри вспыхивала и сразу же угасала легкая, но очень желанная надежда — не смогут знавшие его люди, в том числе и Андропов, серьезно поверить в возникшие подозрения. Но следовало сделать так, чтобы Кук при встрече в тюрьме, а затем в лагере, где он будет наверняка окружен агентурой, действительно не сознался. Для этого Калугин вынужден был пойти на весьма рискованный шаг — перед поездкой на встречу с Куком прикрепил под пиджаком портативный диктофон, чтобы записать беседу. Расчет по замыслу был прост, но не легок в исполнении — нажимая кнопку включения диктофона, одновременно незаметно подать Куку сигнал, чтобы он понял, что следует молчать, а в случае, если сигнал зафиксируют, то сказать в оправдание — включал запись. Калугин был вынужден впервые, почти открыто совершить действие, которое, если будет замечено, косвенно свидетельствовало бы о его принадлежности к шпионажу. Он прекрасно понимал, что встреча будет негласно снята на кинопленку и беседа записана, но другого выхода не было. Он надеялся на удачу. Кук, не являясь профессиональным сотрудником спецслужб, действительно мог заговорить, предположив хотя бы, что все, происшедшее с Калугиным с самого начала, было игрой и контролировалось КГБ. Он знал, что Калугин занимает высокое положение в советской разведке и является генералом.
Примерно этих действий Калугина ждал Председатель. Он редко ошибался, не ошибся и в этот раз.
Беседа Калугина с Куком состоялась в одном из тюремных помещений для допросов. Когда Кука ввели, то он сначала не узнал Калугина, но после обращения к нему по имени признал его, сделал пару шагов навстречу и с радостью воскликнул:
— Олег, ты ли это? — В ответ Калугин указал на стул и официальным тоном продолжил:
— Садись и успокойся. Я рад тебя видеть, но предпочел бы встретить тебя на свободе. Почему ты пошел на преступление?