Андрей Беспамятный - Кастинг Ивана Грозного
Шрифт:
— Думал, уже и не понадобится, а вот гляди ж ты. Ладно, сейчас мы ему разрезы-то порошком ноготковым присыплем, [34] дабы кровушка более не текла да антонов огонь не разгорелся. А теперь мхом болотным зажмем, да и тряпицей чистой подвяжем…
Лекарь что-то негромко забормотал, и боярин тут же насторожился:
— Ты, Касьян, свои заговоры языческие брось! Молодцу, гляди, вот-вот пред Господом предстать придется, а на нем колдовство твое грехом несмываемым висеть станет.
34
Имеется в виду, разумеется, порошок не из человеческих ногтей, а из сушеных цветков ноготка (календулы), обладающий
— Не придется, батюшка Илья Федотыч, — поднялся воин. — С него крови как с быка натекло, а он дышит еще. Теперича и подавно на поправку пойдет.
— Странный он какой-то, боярин, — встрял в разговор неугомонный Трифон. — Бритый, волосы короткие, как после траура. [35] Может, и не русский вовсе?
— Молод еще, хоть и амбалист, [36] — покачал головой Касьян. — Брить пока нечего… Но не татарин, точно
— Может, опричник? — предположил холоп. — Немец? Их у государя много служит.
35
В допетровской Руси мужчины волосы постоянно сбривали, отпуская их только в знак траура. С бородой наоборот — считалось, что безбородый муж не сможет войти в Царствие Небесное
36
Амбал — портовый грузчик.
— Откуда здесь кромешники? — покачал головой боярин. — Да и стрелять из пищалей немцы отродясь не умели. Сказывали, в Лифляндии нанимали для войны с литовцами кого-то из далекой неметчины, с тамошними пищалями. Но и те по двое ходят и гуляй-городом биться не способны. Как он, Касьян, живой еще?
— Дышит, Илья Федотыч.
— Ну, коли так, придется с собой забирать. В разум придет, сам расскажет. Раз с ногайцами воевал — стало быть, свой, хоть поляк, хоть кромешник, хоть и немец. Слезай, Трифон, с коня, скидывай седло.
— А почему сразу я, батюшка Илья Федотыч?
— А потому как умный больно. Языком молоть горазд, теперь ногами поработай.
Недовольно бурча под нос, холоп расседлал коня, отдал справу Родиону, взял скакуна под уздцы. Воины подняли раненого на лошадиную спину, уложив прямо на потник, так, что затылок оказался на крупе, а ноги свисали по сторонам от шеи. Перекинули один ремень под коленями и через холку; двумя другими, пропущенными под брюхом, привязали раненого, чтобы не упал. Двинулись в сторону обоза. Про татар более никто не поминал — может, их и набиралось в улусе не более двух сотен, но проливать кровь в жестокой сече смысла не имело. Стрельцов спасать поздно. Следовало подумать о своем обозе и освобожденных из неволи полонянах. Путь к родным очагам предстоял еще ох какой неблизкий.
Глава 5
СВИЯЖСК
Прежде чем уложить раненого на телегу, боярин Умильный приказал освобожденным невольникам нарвать травы. Поверх жалобно похрустывающего толстого и мягкого слоя пахнущего пряностью ковыля кинули чепрак, [37] на который и уложили стрельца, прикрыв его бухарским ковром, обычно расстилаемым для боярина. Положили в рот немного меда, влили чуть-чуть воды, да так и оставили, положившись на волю Господа. Почти три дня подобранный в степи бедолага никак не привлекал к себе внимания — лежал, аки остывший мертвец, не издавая ни возгласа, ни стона. Касьян во время дневок и перед ночлегом понемногу отпаивал его водой, мясным отваром, пытался давать мед. Еду раненый не выплевывал, но и голода никак не проявлял. Однако старого воина интересовали больше не слова, а повязки на добром десятке поверхностных, но кровяных ран. Из-под тряпок по вечерам ничего не сочилось — ни сукровицы, ни гноя, и лекарь, удовлетворенно кивнув, возвращался к своему ложу. На четвертый день, вскоре после полудня, с трясущейся повозки послышался стон, и обоз, уже ступивший на земли бывшего Казанского ханства, немедленно
37
Чепрак — суконная или ковровая подстилка под седло.
— Ну-ка, — раздвинув холопов, протиснулся вперед Илья Федотович, — дайте на болезного взглянуть, словом добрым перемолвиться. Хоть узнаю, что за человека выхаживаем. Слышишь меня, служивый? [38] Зовут тебя как?
Нынешнее пробуждение далось Андрею куда легче, нежели в прошлый раз. Никакой боли он не чувствовал — тело словно качалось в теплой ванне, расслабляющей и ласковой, а потому ни руки, ни ноги двигаться не желали, язык не шевелился и даже веки разомкнулись с огромным трудом. Но когда глаза все-таки раскрылись, Андрюша Матях сразу пожалел, что остался жив: над ним склонился загорелый, бородатый, зеленоглазый, наголо бритый мужик в шитой серебряной нитью тюбетейке. [39]
38
Если верить судебникам XVI в., на Руси тогда существовало два сословия: «служивые» — те, кому государство платило жалованье (чиновники, военные), и «тягловые» — те, кто платил налоги (крестьяне, ремесленники, купцы). Впрочем, в большинстве случаев человек легко мог перейти из одного сословия в другое.
39
На самом деле этот головной убор назывался тафья, которую носили все уважающие себя бояре поверх бритой макушки. Тафья всегда считалась настолько неотъемлемой частью облачения, что ее не снимали даже в церкви.
«Плен… — понял Матях. — Все это будущее, забросы в прошлое и прочая лабуда были всего лишь бредом, глюками после ранения. На самом деле абреки взяли меня и сейчас начнут развлекаться».
— Зовут, зовут тебя как? — пробился к разуму настойчивый бас, и Андрей попытался упрямо мотнуть головой:
— Ничего не скажу!
На деле с губ сорвался только тихий шепот: «Не… скажу…»
— Не скажет? Чего не скажет? — не понял боярин. — Имя свое молви, имя. Кто ты? Православный чи нет? Немец? Русский?
«Немец? — Несмотря на всю тяжесть положения, Матях мысленно усмехнулся. — Откуда здесь немцы? Или „чехи“ кого-то для выкупа украсть хотели, а я по пути попался?»
— Русский, — выдохнул Андрей, ни при каких обстоятельствах не желая отказываться от высокого и почетного звания. — Русский я, слышите, русский!
— Русский! — наконец различил хоть что-то внятное Илья Федотович, и воины так же облегченно загалдели. — Русский он, понятно?! А вы — немец, немец. Откель будешь, служивый? Смоленский, вятский, рязанский, московит? Али из Новагорода приплыл?
Половина вопросов прошла мимо сознания сержанта, но главное он понять смог: тому, что он русский, абреки почему-то обрадовались. Может, его вывезли в дружественный аул? Или он в Моздоке, в палате с кем-то из «наших» «чехов»? За бандитов ведь далеко не все дерутся…
— Где я? — прошептал он.
— Не бойся, — кивнул Илья Федотович. — Свои мы, православные…
И он размашисто перекрестился.
— Моздок? — предположил Матях, впервые увидевший перекрестившегося чеченца. — Санчасть ОМОНа? Или в аэропорт везете? Я тяжелый? Ничего не чувствую. Я на обезболивании?
Боярин Умильный, в свою очередь ничего не понявший из множества сорвавшихся с уст стрельца слов, растерянно закрутил головой:
— Чего это он, Касьян?
— Да опять в беспамятство впал, батюшка Илья Федотыч. Слаб больно. Почитай, вся кровушка из него вытекла. Не едина неделя пройдет, пока новую накопит.
— Ништо, — отмахнулся боярин. — Главное, не басурманина вороватого подобрали, православного. Как в разум окончательно придет, так и узнаем, кто таков. Пока подстилку травяную поменяйте в телеге, да и с Богом, дальше двинемся.