Андрей Боголюбский

Блок Георгий Петрович

В слюдяном оконце бывшей Параниной светёлки мерцал огонь. Под треск неровно пылавшей лучины Юрьев духовник, положив на колено тетрадь, вписывал в неё что-то.

Иногда он вскидывал голову и сурово глядел на железный светец, куда была воткнута лучина. Потом опять приникал к тетради и принимался усердно выводить крупным уставом букву за буквой, слово за словом, строку за строкой.

Что он записывал? То ли что припомнилось из времён молодости? То ли что произошло сегодня?

События этого дня дали повод внести в позднейшую летопись первое упоминание о Москве.

Вошёл в летопись и следующий день.

V

Следующий

день вышел не в меру шумный.

Князья выехали в поле задолго до рассвета. Охота удалась на славу. Юрий сумел показать товар лицом.

Его гость, Святослав Ольгович, не раз за это утро чернел от зависти, любуясь, как взмывают в небо Юрьевы бесценные соколы, как, подтекая под свою летящую добычу, взгоняют её всё выше, как потом выныривают из-под неё вверх и бьют на лету — задним когтем под левое крыло. Когда один из соколов, лучший (Юрий выпустил его последним), расправился таким образом с поднятым собаками глухарём, распоров его в воздухе насмерть точно ножом, Святослав при всём своём самообладании не мог удержаться от восторженного крика.

Поиск ищейных собак и голоса гончих, подобранные один к одному лучше гусельных струн, очаровали его не меньше.

Внимательным глазом знатока приглядывался он к ловчему, к доезжачему [13] , к выжлятникам [14] , сокольникам. Все — молодец к молодцу, быстрые, бесстрашные, сметливые, послушные.

Охоты столь роскошной и так ловко слаженной Святослав не видал ещё нигде. Он понимал, каких издержек требует эдакий ловчий путь. Другим князьям они ныли бы не под силу. А Юрий будто и не думал о них. Его умелая хозяйская рука и широкий размах давали себя знать и тут.

13

Должность при княжеском дворе, заведовал охотничьими собаками.

14

Старшие псари, выпускавшие собак на охоте.

Рассудок Святослава убеждал его, что он поступил в высшей степени благоразумно, укрывшись за щитом у этого чуждого ему во всём, неотёсанного, ненавистно всей их чванной родне, но несомненно могучего человека. Однако щекотливое княжеское самолюбие упрямо спорило с рассудком и к концу охоты довело бы Ольговича до отчаяния, если бы не пардус.

Пардус затмил и соколов и псов.

Юрий только о нём и говорил и в лесу за завтраком, и на обратном пути. Потный, взлохмаченный, с пухом, паутиной и сосновыми иглами в редкой бороде, но помолодевший от свежего загара, с блестящими глазами, он приваливался к Святославу плечом, хлопал его по колену и шептал:

— Нет, ты послушай: ходит-то, ходит-то как! Сперва ползком крадётся, тише змеи: былинки не пошевелит. И всё обходами да перевёртами. Остановится, шею вытянет, гриву взъерошит, ветер понюхает и опять поползёт. А потом вдруг как сиганёт! И уж до чего же скор! До чего же скор! На Великом лугу зайца-русака шутя в три скачка взял. Волчину старую с ног сбил! На моих глазах, ей-ей, не вру! А на Яузе-го за лосем-то как припустит — да хвать его за горло! А лось только храпанул, паханул туда-сюда своими сохами да тут и полёг. Шутка ли — лось!..

Пардус, точно понимая, что речь о нём, смотрел на Юрия кроткими, преданными глазами и, лежа у его ног, тихонько мурлыкал.

Он устал, но досыта наелся сырой лосятины и был очень доволен новым хозяином.

VI

Шум начался с полудня, после возвращения князей с охоты.

На москворецком берегу снова, как семь месяцев назад, топтался народ, и опять все глядели наверх, на гору. Ещё громче, чем тогда, были доносившиеся с горы звуки пира. К ним прислушивались с ещё большим вниманием и любопытством, потому что всё творившееся на княжом дворе было скрыто теперь от глаз толпы высоким бревенчатым частоколом, которым Юрий приказал обнести свою новую усадьбу.

Неждана-бортника всё ещё не отпускали домой. Когда жена носила ему завтрак, то слышала от мужа, что к князю в покои сейчас не протолкнёшься. Туда набились Святославовы голодные, ободранные дружинники, и Юрий из своих рук наделяет их подарками. Нежданова жена видела, как вышли из хором три половца, приехавшие намедни с маленьким Олегом, и тут же, на крыльце, скаля белые зубы, стали примерять короткие овчинные тулупчики новоторжского изделия.

— Нашёл кого дарить! — выговорила вдова киевского серебряника, презрительно поджимая тонкие губы. — Чай, и сами сумеют взять.

— А про Милушу слыхала? — спросила бортничиха.

В Юрьевой дружине у бортничихи сыскался свояк-владимирец. Он успел рассказать все новости про Кучково семейство. Вдовая боярыня постриглась в монастырь. Иван Кучкович с Дарьицей живут хоть и не скудно, да тихо. При них и Параня. А у Милуши с Якимом дом — полная чаша: видно, ухитрились захватить из Москвы довольно добра. Во Владимире Милушу ласкает молодая княгиня, Андреева жена, булгарка, от которой муж за последнее время стал что-то отставать. Милуша будто с тех пор и привязала к себе княгиню, как научила её поить Андрея какой-то заговорной водицей. И старый князь Юрий, когда бывает во Владимире, привечает Милушу. А молодой князь воротит от неё лик. Оба брата, Яким и Иван, у Андрея в чести. Красавец Пётр с Якимом по-старому в дружбе — водой не разольёшь. После Пасхи, на красной горке, будет свадьба Петра с Параней. Сама молодая княгиня их сосватала при Милушиной помощи. Только невеста печальна. Без матери скучает и часто плачет по отце.

— Девичьим слезам недорога цена, — заметила серебряница. — И без отца проживёт.

— Ещё и вотчину наживёт, — подхватила бортничиха.

В это время на холме громко грянули в бубны, и сразу вслед за тем раздался нестройный рёв боевых труб. Все глаза опять устремились наверх. Детвора давно уж вскарабкалась на гору и прилипла ко всем томим нового частокола. Теперь полезли туда и взрослые, в том числе и тощий Истома, за которым увязался убогий Зотик, слонявшийся без дела по берегу, как всегда, с луком и стрелами.

Истома знал, что со стороны Неглинной частокол попрогалистее. Он ползком прокрался туда, отыскал широкий просвет и втиснул в него лицо, прижавшись скулами к пахучим еловым брёвнам. В двух шагах от него пристроился на корточках и Зотик.

С самого рассвета и до полудня Истома возил воду с реки на княжой двор. Пока он выливал её из бочки в колоду, ему то и дело ударяли в нос и кружили голову палившие из поварни жирные съестные запахи — то варёной рыбы, то жареного мяса, то горячего теста. Напоследок знакомая стряпуха вынесла ему тайком бадейку подогретого пива и обломок пирога с луком. Тут у Истомы по всему животу разлилось тепло, а мысли закурчавились и побежали по новым стёжкам. Когда же заглянул он сейчас в щель частокола, то и вовсе ошалел.