Андрей, его шеф и одно великолепное увольнение. Жизнь в стиле антикорпоратив
Шрифт:
Конечно, многое зависит от коллектива, от постановки задач, от начальства. Но чем больше я работал на кого-то, тем больше понимал, что причина скорее во мне — просто невыносимо было проводить время на работе, тратя свою жизнь не на себя, а на кого-то. Какое-то просто тупое проведение жизни, при котором она проходит достаточно быстро. Хотелось реально большего, но и повседневный быт затягивал.
Я вставал на работу, ехал в переполненном транспорте, терпел оперативку, выполнял какую-то лажу, но, видимо, всему свое время. Зарплата там была высокой, на выезды ездить не нужно было, коллектив воспринимался как обязательная нагрузка ко всему этому.
Блог я тогда не вел, в Интернете
Марсель и Андрей вовсю банчили какими-то своими услугами. Они сидели как раз на выдаче проектов под электроснабжение, и деньги от посетителей то и дело переходили из рук в руки. Самые обычные ребята, со своими идеями и загонами, со своими маленькими победами и поражениями, им было просто здорово, работа им нравилась.
Я же никак в коллектив влиться не мог. Это выражалось в мелочах, вроде бы не слишком заметных несостыковках, но из них и вырастала картина, в которой я с другими все больше не гармонировал.
Приведу простой пример — у нас в офисе часто устраивались посиделки. Ну знаете, у кого-нибудь день рождения или ребенок родился. Все собирались в одной комнате вокруг одного стола с тортиком и выпивкой. Проблема была в том, что я не мог стоять на одном месте — пол качался подо мной, уходил в сторону, вокруг все мерцало, немного кружилась голова. Проблема с ногами тогда достигла своего апогея — даже когда я шел просто по улице, мне иногда казалось, что я проваливаюсь внезапно одной ногой в яму. Ощущения были настолько реалистичными, что я предпочитал сидеть, а не стоять.
И вот, выдержав какое-то время за распитием спиртного, поеданием тортика и чаем, я просто… выходил, а остальные еще оставались и разговаривали, смеялись, что-то обсуждали. Вы сами понимаете, что воспринималось это скорее всего минимум как какой-то высокомерный поступок, и со временем все просто стали испытывать облегчение, когда я выходил таким образом.
Я, всегда оживленный, довольно говорливый и общительный человек, непонятно почему превращался на работе в какого-то замкнутого, необщительного типа. Это вошло в привычку, я уже даже стеснялся что-то сказать при всех. Когда взгляды окружающих пристально упирались в меня, дыхание спирало, лицо начинало дергаться и пол под ногами, и без того являющийся палубой корабля, стремительно начинал дрейфовать, как льдина.
Соматические, психические расстройства прогрессировали. Единственной возможностью пережить рабочий день стало выйти на боковую лестницу между этажами, сесть на ступеньки и более-менее спокойно наблюдать за тем, как окружающие предметы меняли свою форму, уменьшались и увеличивались в размерах, сдвигались один относительно другого, колебались и просто вели себя неприлично.
Чертова ситуация усугублялась, это был далеко не конец. Однажды на оперативке нужно было вместить в комнату нового сотрудника, и женщины, видимо, уже тогда смекнувшие, что среди пацанов я был чужим, предложили меня перевести на другой этаж. Уж не знаю, из каких побуждений. Явно не из чувства солидарности со мной, а просто, чтобы не впускать новенького в свою комнату, где они определили свой порядок и стиль жизни.
На что начальник неожиданно эмоционально воскликнул: «Андрея?! Да вы что! На нем здесь все держится!» Как я уже говорил, вся черновая офисная работа, вся канцелярия, переписка с нудными регионалами, решение действительно сложных проблем по электроснабжению, решение конфликтов с обычными рабочими и просто притаскивание бутылей с водой — лежало на мне.
Этот возглас, несомненно, как топором разрубил наше хотя бы подобие нормальных отношений. С тех пор меня стали называть не иначе как «этот». «Скажи этому, он здесь самый главный», «вон этому все надо поручить, без него никак» и т. д. Это был ноябрь 2008 года.
Насмешки были уже менее прикрытыми, действия против меня — все более издевательскими. Настоящей бедой становились моменты, когда они устраивали посиделки именно в нашей части кабинета, в нашей комнате. Теперь по негласному правилу монитор, системный блок и всякие канцелярские атрибуты убирались именно с моего стола даже без моего разрешения.
Часто я просто уходил на улицу и ходил бесцельно, так как не мог выносить этих посиделок, ну а так как меня не было, то комп убирался все более смело, и в результате довольно часто даже посуда и мусор вокруг стола так и оставались неубранными. Эта была настоящая жесть и плевок в мою сторону. Невозможно было возразить или пойти на конфронтацию — мои редкие попытки вспылить или на кого-то наехать в результате оборачивались опять же против меня.
То же самое было на уборке территории. Все брали метлы, я автоматом ходил с совком и выбрасывал ведра. Звучит довольно смешно, я даже сейчас не могу сдержать улыбку, но это просто был очень явный показатель негативного ко мне отношения. Если кого-то другого начинали заставлять выносить ведра, его лицо перекашивалось, он старался отмазаться и улизнуть. Тупое, чистенькое, не приспособленное к физическому труду поколение считало зазорным выполнять на людях физическую работу.
Какие были мои основные ошибки? То, что на нападки я отвечал какими-то истеричными, а вовсе не твердыми нотками. Это всегда ставит человека на более низкую ступень, показывая его слабость. Только позже у меня появилась твердость характера, необходимая для отпора в сложных ситуациях, отпора со спокойным лицом, взглядом, без дерганья, облизываний губ и теребленья пальцев. Люди прекрасно видят жертву, и если есть возможность пнуть — они не могут удержаться, они пинают.
Марсель был крайне тяжелым и обидчивым по характеру человеком. И именно в отношениях с ним я допустил самую серьезную ошибку. Интуиция вечного труса подсказывала мне, что не стоило этого делать, но измотанная постоянным напряжением, тревогой психика все чаще давала сбой. Не помогали мои ежедневные сидения на лестнице, прогулки, даже принятие пищи в столовой становилось для меня испытанием. Обороты набирала явная социофобия.
Однажды Марсель в нашей сумасбродной офисной обстановке что-то потерял. Он искал это с нервами, долго и явно психовал. Неожиданно резко он приказал мне искать эту хрень тоже. Несколько раз я ответил ему — не буду. С тех пор даже подобие нормальных отношений между нами ушло в небытие. Марсель обиделся тяжело, злобно и просто по-черному.
Не знаю почему, но сейчас я вспоминаю свою мать. Очень чувствительный к обидам человек, она также злопамятна. Долго помнит все произошедшее с ней и особенно долго — обиды. Потом аналогично любит пострадать и повинить себя или окружающих в произошедшем. В общем, нелегко отрешается от проблем.
Марсель, безусловно, затаил месть, и его месть была в явной демонстрации параллельных ко мне отношений. В коллективе парней становилось все более ясно — его невзначай оброненные в курилке слова свидетельствовали о плохом ко мне отношении. И это давало карт-бланш остальным, с более слабым характером, начинать говнястить мне более усердно. Я стал изгоем, объектом для насмешек и мальчиком для битья.