Андрей, его шеф и одно великолепное увольнение. Жизнь в стиле антикорпоратив
Шрифт:
Никогда со времен школы такого не было. Помните, я рассказывал о том, что на уроке литературы учительница попросила с пафосом высказаться классу о том, кто у нас является белой вороной? Они указали на меня. Для меня тогда это стало откровением.
Я не был лохом и чертом (школьные понятия, да), я был просто другим. Меня не чморили, я, видимо, как-то неосознанно своим поведением выделял себя из коллектива.
Но затем, в универе, на других работах и даже в армии, я не был изгоем. Я находил дружеский отклик, друзей и просто нормальные, добрые отношения. Долго потом спрашивал себя — что такое случилось, почему офис стал для меня второй школой и даже хуже?
Я же больше склоняюсь к тому, что злоба ко мне была чем-то иррациональным. Давно заметил, что вызываю либо явную симпатию, либо антипатию в ее крайне выраженном виде. Я имею харизму, которая чертовски привлекательна для женщин, часто вызывает дружеское отношение и просто нормальную человеческую тягу среди мужчин, но иногда эта харизматичность просто, как бельмо на глазу, раздражает окружающих.
Они и сами не могут понять, почему так происходит, обосновывают это кажущимися им правдивыми доводами, но часто это просто маска, под которой таится непонятные им самим раздражение и злоба. Причем мне эта злоба также часто бывает непонятна.
Это произошло незадолго до новогодних каникул. К моему компу был подсоединен принтер, и, соответственно, если он был выключен, то принтер, обслуживающий весь офис, работать не мог. Была пятница, все побыстрее слетали с рабочих мест по домам, я тоже после обеда решил отпроситься, придумал что-то и уфигачил счастливый из офиса. Потом раздался звонок Андрея или Марселя, не помню, они спрашивали пароль от моего компа. Требовалось что-то распечатать и для этого комп включить.
Я сказал. В понедельник обнаружил на своем столе записку «Твоя пароль — лошара». Они его поменяли на это слово. Честно говоря, у меня не было каких-то особых эмоций, все дело явно шло к более сильным процессам. И по опыту армии и школы могу сказать, что все шло к гноблению и физической расправе, что было бы вполне логичным завершением. Возникла мысль — наконец-то они признали это официально.
Конечно, смущала детскость этого поступка. Я думал, что будет какой-нибудь темный угол, моча на голову, избиение и другие типично пацанские штуки. Внутри что-то происходило, я даже не знал, что. Холод, опустошение, горечь. Какие-то голоса вроде «Они все-таки тебя довели, теперь вообще все равно». Мне как будто кто-то выдал разрешение на какие-то действия, что ли.
Я не воспринимал Марселя как врага, он был скорее действующим объектом в моей жизни, который вызывал те или иные эмоции. Где-то внутри себя я… наслаждался ситуацией. Не знаю, как это объяснить. С одной стороны, это типа жестокое оскорбление и мне по правилам социума требовалось что-то сделать, а с другой — все было понятно, но усиливающаяся боль и даже скорбь внутри меня не давали сделать что-то адекватно. И вовсе уж непонятно было, от чего мне в тот момент было настолько больно — скорее от вдруг осознания того, что ничего хорошего в моей жизни нет вообще.
Всплывало в моей голове все одно за другим — брат весом 35 кг, дрожащий в жаркой комнате от адского холода под тяжелым одеялом, моя жена, вышедшая из больничного туалета и сказавшая, что смыла ребенка в унитаз, жуткое тяжелейшее одиночество, бесперспективность жизни, поганое, ужасающее здоровье. Слово «лошара» стало логичным дополнением ко всему произошедшему, оно стало точкой невозврата, своеобразным символом, и, наверное, сейчас я могу сказать спасибо тем пацанам, что так долго травили меня. Без них я бы не стал тем, кто я есть сейчас.
Сердце билось часто-часто, я наслаждался внутри себя трагизмом ситуации. Я представлял, что кину сейчас монитор в окно и брошусь сам. Разумеется, я был слишком труслив, чтобы покончить жизнь самоубийством, но такая мысль приходила мне в голову. Брызги стекла разлетаются вокруг красивым прозрачным фейерверком, провод вырывается из гнезда системного блока вслед за мощной инертностью вылетающего с третьего этажа тяжелого ЭЛТ-монитора.
Были и другие картинки, вроде того, что я сейчас подойду к Марселю, начну драться, возьму вон тот стул, сначала в висок, потом обмотаю провод и коротким ударом свалю его на пол. По опыту армии я знал, что легко все это сделаю, но пустота внутри спросила меня — а зачем? Какой в этом смысл? Что изменится? Ну поведут тебя в участок, злобный Марсель решит отомстить, а там еще что-нибудь и т. д.
Дело ведь не в этих ребятах, дело в тебе самом, ты, возможно, сам сконструировал бессознательно такую ситуацию, в которой тебе зачем-то нужно было побыть жертвой и дойти до края. Ты отчетливо, насквозь их видел, все их телефонные переговоры, взгляды, понимал их поведение, мог что-то предотвратить, но не делал этого. Поэтому я в ответ на обнаруженную бумажку сказал пару слов, уже не помню каких. Марсель выдал свое вполне ожидаемое «Это жизнь такая», типа вершитель высшей справедливости, и я ввел этот пароль, умирая от коктейля черных чувств и абсолютной отрешенности.
В армии одного парня сначала долго кормили хлебом с гуталином, потом обоссали, затем надели на него мешок и мешки себе на руки, чтобы не пачкаться, и долго били. Это было не из-за того, что он что-то накосячил. Нет, это было иррационально.
Все дальнейшее не имеет особого смысла рассказывать. Тогда я принял решение уволиться. Конечно, я понимал, что у меня нет дохода из Интернета, поэтому решил уйти просто в никуда. Куда-то устраиваться я не хотел, любая работа для меня была заведомым ужасом. Опять маневрировать в коллективе, играть какую-то роль, да ну его на хрен.
На тот момент мы с женой жили вдвоем, в принципе, особо не тратились, она работала в «Эльдорадо» вроде. Было принято решение просто уволиться и никому не говорить истинных причин, так как все равно донести до кого-то все, что творилось со мной, было бы невозможно. Родители сказали бы — будь сильнее, жена поняла бы, но сильно расстроилась.
Поэтому я просто стал рассказывать о готовящемся сокращении. Не помню точно, но только брату, вроде, я сказал правду, так как он меня понимал без всяких сентенций. Минул 2008-й год, прошли новогодние каникулы 2009-го. Я понимал, что возвращаться в атмосферу офиса уже не буду точно.
Интересно, что как раз в это время мы готовили очень важный отчет на дохренища страницах, который надо было потом распечатывать, скреплять и тому подобное. Это был годовой отчет, до сих пор помню, что в период перед увольнением я оставался до позднего вечера на работе, хотя мог бы просто забить на все.
Кстати, к начальнику я подошел относительно легко, сказал, что уезжаю в Москву.
Впрочем, это не было далеко от истины. По своему состоянию я могу сказать, что у меня реально было настроение, что я уезжаю куда-то очень далеко. Мне было очень страшно. Я понимал, что, кроме себя самого, мне положиться не на кого. Наше общество признает только сильных и здоровых. Если ты болен или выходишь за рамки, то действовать нужно нестандартно.