Андрей Платонов
Шрифт:
К Платонову у вождя был иной счет и иной с «отступником» разговор. Принадлежность автора «бедняцкой хроники» к пролетариату, а еще в большей степени избранная им больная тема и, наконец, платоновский язык, показавшийся «консервативному» Сталину нестерпимым, — все это стало причиной того омерзительно грубого тона, который, как очень верно подметил незадолго до смерти В. И. Ленин, был свойствен И. В. Сталину в отношениях с товарищами. Здесь в который раз можно вспомнить Литвина-Молотова. Одна партия, одни идеалы и сколь же разные люди…
Что сделал Платонов в ответ на критику? Он — покаялся. Даже если и был в сердце оскорблен, удручен, возмущен, не
Десятого июня 1931 года он писал уехавшей в Крым жене: «В день твоего отъезда я узнал, что меня будут сильно критиковать за „Впрок“. Сегодня уже есть подвал в „Литературной газете“ против „Впрока“. Наверно, будет дальнейшая суровая критика. Перемучившись, обдумав все (думать над коренным изменением своей литературной деятельности — я начал еще с осени; ты знаешь про это), — я решил отказаться, отречься от своего литературного прошлого и начать новую жизнь. Об этом я напишу в газеты „Правда“ и „Литературная газета“, — пришлю тебе напечатанное письмо. Когда увидимся, я тебе все объясню и ты поймешь, что это высшее мужество с моей стороны. Другого выхода нет. Другой выход — гибель».
Покаяние Платонова, скорее всего, было организовано и отредактировано тем же человеком, кто назвал в «Красной нови» своего товарища, единомышленника омерзительно фальшивым иудушкой, однако и сам с превеликим отвращением был вынужден роль палача сыграть («…он всегда с варфоломеевским исступлением выполнял указания Сталина», — писал о Фадееве Липкин) — роль, периодически исполняемую и несомненно ставшую одним из тех разрушительных шагов, что привели ее исполнителя четверть века спустя к самоубийству на переделкинской даче.
«Однажды — это было в 1931 году — к нему приехал Фадеев, сразу же после двухчасового разговора со Сталиным о „Впроке“… Он дрожал, зубы дрожали», — написал со слов М. А. Платоновой И. Крамов (хотя самой ее не только при этом разговоре, но и вообще в Москве в тот день не было, и она могла знать о беседе двух писателей лишь от Платонова).
«В 70-е годы Мария Александровна Платонова вспоминала, что после публикации „Впрок“ в их доме состоится встреча Платонова с Фадеевым, — подтвердила ту же версию Н. В. Корниенко. — Думается, что одним из итогов их диалога станет не только разгромная статья последнего „Об одной кулацкой хронике“, опубликованная в 5 и 6 номерах провинившейся „Красной нови“, но и необнаруженные пока письма Платонова к Сталину, а также письмо Платонова, отправленное 9 июня 1931 года в редакцию „Правды“ и „Литературной газеты“».
И хотя тут есть некоторая нестыковка с числами («Красную новь» с «Впроком» Сталин прочел не позднее начала июня, а статья Фадеева в «Известиях», а потом в «Красной нови» вышла месяц спустя), эта версия вызывает доверие.
Датируемое восьмым июня письмо Платонова Сталину с той поры обнаружено было — его впервые опубликовала в 1999 году «Новая газета».
«Товарищ Сталин.
Я прошу у вас внимания, которого делами пока еще не заслужил. Из необходимости беречь ваше время, я буду краток, может быть, даже в ущерб ясности дела.
В журнале „Красная новь“ напечатана моя повесть „Впрок“. Написана она более года тому назад. Товарищи из рапповского руководства оценили эту мою работу как идеологически
Я увидел, что товарищи из РАППа — правы, что я заблудился и погибаю.
Теперь рапповская критика объяснила мне, что „Впрок“ есть вредное произведение для‘колхозов, для той политики, которая служит надеждой для всех трудящихся крестьян во всем мире. Зная, что вы стоите во главе этой политики, что в ней, в политике партии, заключена работа [45] о миллионах, я оставляю в стороне всякую заботу о своей личности и стараюсь найти способ, каким можно уменьшить вред от опубликования повести „Впрок“. Этот способ состоит в написании и опубликовании такого произведения, которое бы принесло идеологической и художественной пользы для пролетарского читателя в десять раз больше, чем тот вред, та деморализующая контрреволюционная ирония, которые объективно содержатся во „Впроке“.
45
Возможно, опечатка, и следует читать «забота».
Вся моя забота — в уменьшении вреда от моей прошлой литературной деятельности. Над этим я работаю с осени прошлого года, но теперь я должен удесятерить усилия, ибо единственный выход находится в такой работе, которая искупила бы вред от „Впрока“. Кроме этого главного дела, я напишу заявление в печать, в котором сделаю признание губительных ошибок своей литературной работы — и так, чтобы другим страшно стало, чтобы ясно было, что какое бы то ни было выступление, объективно вредящее пролетариату, есть подлость, и подлость особо гнусная, если ее делает пролетарский человек.
Ясно, что такое заявление есть лишь обещание искупить свою вину, но не само искупление. Однако я еще никогда не делал таких заявлений и не сделал бы, если бы не был уверен, что выполню.
Товарищ Сталин, я слышал, вы глубоко цените художественную литературу и интересуетесь ею.
Если вы прочитали или прочитаете „Впрок“, то в вас, как теперь мне ясно, это бредовое сочинение вызовет суровое осуждение, потому что вы являетесь руководителем социалистического переустройства деревни, что вам это ближе к сердцу, чем кому бы то ни было.
Этим письмом я не надеюсь уменьшить гнусность „Впрока“, но я хочу, чтобы вам было ясно, как смотрит на это дело виновник его — автор, и что он предпринимает для ликвидации своих ошибок.
Перечитав это свое письмо к вам, мне захотелось добавить еще что-нибудь, чтобы служило непосредственным выражением моего действительного отношения к социалистическому строительству. Но это я имею право сделать, когда уже буду полезен революции.
Глубоко уважающий вас Андрей Платонов.
8 июня 1931 г.».