Андрей Рублев

Северный Павел

Особенно тяжелыми оказались раны от волчьих зубов на ногах Андрея. Когда он упал с лошади в сугроб, его валенки увязли в глубоком снегу и соскочили с ног. Он сильно застудился.

Растерявшись от неожиданного несчастья, боярыня приказала привести в вотчину из соседнего боярского займища престарелого знахаря и была довольна, что его примочки помогали заживлению ран Андрея. Но волновалась, так как ни наговоры знахаря, ни отвары из трав не уменьшили жар в теле простуженного. Хворость, как временами казалось боярыне,

берет власть над жизнью Андрея, и тогда Ирина опускалась на колени и молилась. Бывало, что внезапно больной начинал метаться в бреду, выкрикивая ее имя, и тогда она не отходила от постели, покрывая поцелуями его влажное лицо, произнося без устали самые ласковые слова.

Скрипнув, отворилась дверь в горницу, и вошел седой сгорбленный старик. Знахарь семенящими шажками подошел к больному и уставился на задремавшего Андрея.

В руке знахаря плошка с зерном ржи, замоченным в квасу. Переступая с ноги на ногу, будто пританцовывая, старик, обмакивая пальцы в квасе, брызгал его каплями лежащего Андрея, причмокивая и нашептывая едва слышимые слова.

– Уберись, хворость, за мшистую лесину, схоронись в рыжей хвое. Отойди, хворость, из груди, в коей водится житье сердца. Уберись как приблудная кошка, кыш, кыш, кыш!

Покропив квасом больного, знахарь с выкриком упал на колени, вынув из-за пазухи хомяка, и, подержав его в ладони, посадил зверька на грудь больного. Хомяк сразу деловито забегал по больному, обнюхивая его рот и прикрытые глаза. Когда хомяк улегся возле шеи Андрея, свернувшись в комочек, старик, истово крестясь, заговорил радостным шепотом:

– Радуйся, матушка боярыня. Не покинет землю болящий. Подаю тебе сию добрую весть. Потечет жизнь его говорливым ручейком тебе на радость. Сердцем чую, что надобна тебе теплота его жизни на земле.

Слушала боярыня шепот старика, не отводя глаз со спящего Андрея. Старик осторожно взял хомяка и положил себе за пазуху. Засеменив, знахарь направился к двери, но, задержавшись на пороге, сказал внятно:

– До самого утречка, матушка, не тревожь болезного. Верь моей старости: ежели он выжил в звериных зубах, то не помрет от застуды.

Воет метель, всхлипывая возле боярских хором. Скребутся сухие зернышки метельного снега в слюду оконниц. Топчет ногами половицы боярыня Ирина, улыбается от радостных мыслей, поверив знахарю, что Андрей будет жив и она обретет с ним семейное счастье.

Услышав тяжелый вздох больного, похолодела боярыня до озноба. Метнулась к постели. Наклонившись, слушала дыхание Андрея – дышит он ровно, а лицо его мокро от пота, будто облито водой.

Прикрыв лицо руками, боярыня опустилась возле постели на пол.

– Благодарю тебя, Матерь Божья, за спасение моего грешного счастья, – обливаясь слезами, выговаривала она. Но разом поднялась, услышав шепот Андрея:

– Испить воды хочу.

Боярыня поднесла серебряный ковшичек с грушевым квасом, пахнущим мятой, к сухим губам Андрея. Капли падали на его грудь, он пил жадными глотками. Напившись, широко открыл глаза,

разглядев перед собой боярыню, тихо, но ясно сказал:

– Благодарствую за заботу о моем житье, Аринушка…

3

Москву студит февраль. И хорошо, что только студит, а не переметает сугробами да поземками, как забавлялся буранными метелями напролет весь январь.

Висит над Москвой позолоченным серпом молодой месяц. Света от него нет, но людям от погляда на этот серп радостно – знают, что скоро темнота отступит и не страшно будет ходить по кривушам-улицам, натыкаясь в темени на заборы да углы изб, вылезших из положенного порядка на середину и без того узеньких переулков и тупиков.

В тревоге людская Москва. Который день бродят по ней безрадостные вести, и, услышав их, собираются монахи и духовенство из окрестных монастырей.

Худые вести про то, что недужный митрополит Алексий может в любой миг проститься с жизнью.

Сходятся в Москву чернецы, но не все они в глубокой печали оттого, что осиротеет Церковь без святителя. Некоторые как воронье – поспешили монахи из соседних уделов с наказами от местных епископов вовремя показать свои постные лики в Кремле.

Однако московский князь Дмитрий путает замыслы удельных чернецов и попов. Только со своими монахами приказывает обходиться милостиво. Из-за милостей к ним в народе ропот, мол, по княжескому желанию наложен запрет на доступ народа в Кремль. У кремлевских ворот, а особливо у Боровицких, расставлены кметы в воинской справе и кольчугах. Они пропускают только монахов из московских монастырей, а те стекаются густо. Ропщет народ оттого, что монахам и попам от князя такая поблажка. Будто митрополит Алексий не за весь народ Руси молитвенник.

Который день в церквах правят молебны о ниспослании здравия недужному святителю. С полудня сегодня поднялась баламуть от слуха о неизбежной кончине митрополита, а потому к закату у кремлевских стен – огромные толпы, и над ними дымкой клубится на морозе людское дыхание. Мерзнут люди и озлобленно галдят. Перекидываются с монахами, попами и кметами обидными вопросами со всякими подковырами. Но кметам приказано молчать и от обиды не вступать в пререкания. Слушать и молчать, будто не к ним людские вопросы. Монахам и попам в Кремль вступать можно, а людям путь заказан. А почему так князь решил, кметам думать не хочется, им на морозе тоже холодно…

Все ниже нависает над Москвой молодой месяц, скоро зароется в шерсти ближних лесов.

В Чудовом монастыре во владычных покоях преют в шубах бояре, епископы и игумены. На просторах Кремля чернота от монашества, ибо не вхожи во владычный двор…

По пустому коридору, ведущему в опочивальню митрополита, размашистой походкой ходит князь Дмитрий. Дойдя до двери в опочивальню, он иной раз задерживается у нее, прислушивается, но ничего, кроме монотонного чтения монахом Деяний апостолов, не слышит.