Андрей Рублев

Северный Павел

– Не позабыл князь Василий побеседовать с митрополитом.

– Почем знаешь? Может, в другом причина. Может, Никон нажаловался, что ушли из монастыря и не воротились в срок.

– Коли так, то пошто меня одного зовет? Да и не стал бы он тогда звать, а велел игумену отослать нас обратно, откуда пришли.

– Я тебя одного в Москву не отпущу. Вместе пойдем.

– Незачем тебе ноги бить. До Кремля путь не близок, к тому ж ветрено седни.

– Сказал, что вместе пойдем, так и будет.

– Вольному воля.

– Дорогой слова

не скажу.

– Перестань тревожиться. Не на пытку зовут.

– А как не тревожиться? У митрополита, сказывают, нрав жесткий. Вспыльчивый. Ругает и требует, чтобы виноватые молчали. Слова в защиту не даст сказать. С монахами не церемонится, чуть что – посохом по спине. Четками хлещет…

– Мало ли что говорят? Побываю, прознаю, какой князь Церкви…

Вышли из монастыря, сопровождаемые сочувственными взглядами монахов. Те тоже знали, что зов чернеца к митрополиту добром не оборачивается.

Шли молча.

– Шагай потише, Андрей. В груди покалывать зачинает, – попросил Даниил.

Андрей сбавил шаг. Даниил держал слово и молчал в пути. Понял, что ни говори, друг останется при своем мнении. Обо всем у него свое разумение. Он не любит с чужим мнением соглашаться, а такие людям не нравятся. Те, кто в Москве, громко говорить любят, чтобы их слушали молча. А Андрей разговорчивый. И все, что скажет, редко не сбывается. Поглядывая на Андрея, Даниил удивлялся его спокойствию. Может, так и надо? Митрополита Алексия он не боялся, возможно, и перед Киприаном страх его не одолеет.

В ожидальной горнице, во владыкиной палате, на скамьях попы, монахи, бояре. Все нахмурены, молчаливы. Все со своими мирскими прегрешениями. На столе в свечнике восковая свеча. День, а на ней – голубой огонек.

Войдя в горницу, Андрей остановился возле двери. Знает, что на скамьях ради него никто не потеснится. В ожидании вызова Андрей рассматривал иконы византийского письма.

Время идет медленно, и в горнице все так же многолюдно. Растворилась в очередной раз дверь из покоя митрополита, вышел епископ, а за ним появился юркий монах. Оглядел людей, сидевших на лавках, и, дойдя взглядом до Андрея, тоненьким голосом спросил:

– Хто тута из Спаса на Яузе?

– Я оттуда, – ответил Андрей.

– Подь сюда.

Монах пропустил Андрея в покои, сам не вошел и закрыл дверь.

Андрей увидел за столом митрополита, проколовшего его взглядом колючих глаз. Подождав, когда вошедший выпрямится после поклона, митрополит, осматривая Андрея, погладил ладонью лоб, перевел взгляд на стол, начал перебирать на нем листы и вдруг, будто вспомнив о чем-то, оперся руками на стол, сердито стал спрашивать:

– Ты, стало быть, и есть Андрей Рублев? До сей поры не пребываешь в иноческом смирении? Как посмел самовольно отлучить себя от Троицкой обители? Кто надоумил тебя увести с собой Даниила Черного?

– С дозволения игумена Никона отлучились.

– Ослушник!

Выкрикнув,

митрополит, почесывая нос, задумался и, опять о чем-то вспомнив, спросил:

– С каким умыслом осмелился показать вдовой великой княгине неосвященную икону?

– Невзначай она ее повидала.

– Где та икона?

– У игумена Никона.

– Нет у него иконы.

– Как нет, ежели сам по его наказу к нему отнес.

– Нет у игумена иконы, а княгиня пожелала, чтобы у нее находилась.

– Так у игумена икона.

– Запоминай: без промедления новую изладь, но чтобы той была, какую княгиня видела. Не дозволю тревожить ее покой. Понял? Феофана Грека знаешь?

– Знаю.

– Недоволен тобой премудрый. Из Новгорода против его воли отлучился, не захотел его живописную мудрость перенять. Во всем ослушник. До чего дерзновенен, что осмелился великому князю Василию замысел свой открыть, не получив на то от игумена дозволения. Дерзновением своим вынудил князя о тебе со мной беседовать. У князя и так хлопот не перечесть. Без пострига по монастырям шатаешься.

– Послушничать смиренно дозволено.

Митрополит встал, подошел к Андрею.

– Икону Христа для княгини пиши не покладая рук.

– Повели игумену Никону отдать икону, взятую у меня.

Митрополит, сделав вид, что не слышал сказанного, вернулся к столу.

– Повеление мое накрепко держи в памяти. Не вздумай ослушаться. Про замысел, о коем с князем беседовал, позабудь. Выкинь из головы – не всякий замысел надобно в памяти покоить. Слово дай, что не ослушаешься моего повеления.

– Грех на душу не приму. Пустого слова не молвлю. Замысел, покедова живу, не позабуду.

– Перечишь?

– Правду сказываю. Не дам пустого слова.

– Смотри. На ослушников у меня всякая управа водится.

Митрополит готов был сказать, что сошлет Андрея на послух в дальний монастырь, но промолчал, зная, что живописцу благоволит княгиня Евдокия, да и сам князь Василий об иконе Нерукотворного Спаса говорил с восторгом. Перебирая на столе пергаменты, митрополит, не глядя на Андрея, сказал отрывисто и безразлично:

– Ступай. Благословлю, когда не станешь ослушничать.

Выйдя от митрополита, Андрей почувствовал на себе взгляды любопытных глаз и, склонив голову, быстро вышел из ожидальной горницы…

Глава четвертая

1

В роще на монастырском склоне шустрый весенний ветер раскачивал на березах бахрому голых ветвей.

Еще лежал снег. В сугробных наметах он заледенился, но каждое утро по склону извивались говорливые ручейки, торопливо сливая талую воду в Яузу. Нет на Яузе ледохода с хрустальным звоном от разломов льдин. Мельничные запруды успокоили бег речной воды, а без них не обойтись. Москва на хлеб охоча и ест его вдоволь.