Андрей Ярославич
Шрифт:
Анка обнимала своего питомца и приговаривала со слезами на глазах:
— Балбес ты большеуший!..
Он смущался и немного огорчался. Уши и вправду оттопыренные были, и оттого в лице всегда сохранялось что-то детское…
Миновал еще год. Новгородцы снова не поладили с Александром и согнали его вновь в Переяславль-3алесский. Бог весть, как далеки были от исполнения заветные мечты Александра.
Ярослав наделил уделами и сыновей-подростков. Данилу отослал в Городец, в Суздаль послал Михаила. Танас, Андреев приятель, отправился в Тверь, дружески с Андреем простившись.
— Вот и ты князем стал, — Андрей говорил спокойно, — можешь теперь
— Отец никого из нас не любит, как тебя, — искренне и не завидуя проговорил Танас. — Может, величие какое особое тебе готовит…
Андрей подумал, что лучше всего было бы уйти в монастырь, но у него нет на это деяние сил. И не надо попусту об этом говорить, все равно что бессилием своим хвалиться. И не сказал Танасу.
Но о том, что князь-отец особое что-то готовит своему любимцу, гадал не один лишь Танас. Задумывалась княгиня Феодосия. Неужели Ярослав отнимет у ее сыновей, чтобы отдать Андрею? Ведь Ярослав умен и понимает прекрасно: Андрею большого и хорошего удела не удержать! Не таков Андрей… И что же предназначил ему отец? Тревога одолевала Феодосию, материнское, звериное почти чутье подсказывало: намерения Ярослава относительно Андрея могут сказаться на интересах ее любимого сына, ее первенца — Александра! Но что же это, что?!
Андрей и сам еще не знал ничего. Но чувствовал, отец что-то решает о нем, что-то скажет ему. И по-прежнему отец нередко звал его к себе для задушевных вечерних бесед. Но теперь князь не столько отдыхал душою в разговорах с любимым сыном, сколько приглядывался к мальчику, обдумывая решение его судьбы.
Феодосия знала, сейчас Ярослав доверяет ей во всем; и только в том, что касается Андрея, князь не доверяет ей, и она понимает и принимает его недоверие. Но мальчик рос; и вот начал расширяться круг действий и событий, имеющих или могущих в самом близком будущем иметь отношение к нему. И недоверие князя к венчанной жене тоже росло, наползало на все новые и новые области жизненные, ложилось тяжело на ее душу, обыкновенную женскую душу, в которой материнская звериная любовь к своим детенышам сплеталась с этим неистовым желанием властвовать над мужчиной, иметь его при себе. Жизнь княгини, невозможная, немыслимая без Ярослава-Феодора, ее венчанного супруга, шла к концу. Феодосия теряла силы, острым игольчатым колотьем схватывало сердце. Ее сердце!.. А его сердце?.. Она уставала бороться с его сердцем, за его сердце…
Казалось, нельзя было ничего узнать, князь не доверялся еще никому. Еще никто не ведал его мыслей о любимце сыне. Но княгиня, изнуряемая нутряной сердечной болью, распаленная изострившимся до крайности чутьем, вдруг поняла! Что выдало его? Случайная яркая обмолвка? Неосторожно оброненное слово? Но она поняла. И теперь оставалось два исхода: первый (и верный, она знала) — тотчас сбираться и ехать к сыну старшему (Александр снова примирился с новгородцами; Бог ведает, надолго ли!); но был и другой исход: решиться на откровенный разговор с мужем. И она отчетливо понимала, что тот, другой исход не может привести ни к чему, кроме отчаянной трагической размолвки ее с мужем… Размолвки? Нет! Не размолвка — страшный разрыв по-живому… И не надо этого. Надо просто, пока Ярослав не догадался о ее догадках, ехать к сыну. Ярославу ведь известно, как она любит своего первенца; не меньше, чем Ярослав — Андрея!.. Она и прежде бывала у сына в Переяславле, глядела на его семейную жизнь, досадовала на простоватую невестку — такая ли жена венчанная надобна ее орлу молодому!.. И сейчас поехать — все рассказать Александру; он надумает,
Она знала, что не поедет к сыну. Теперь она ясно понимала и не скрывала от самой себя свою любовь к Ярославу. Да, любовь. И также было у нее знание, которое она теперь не прятала от себя; она знала, что Александр, ее Александр, способен на все! Взыграет кровь императоров византийских, отравителей, изощренных в придворных интригах. Пожалуй, в Александре этого больше, чем в Ярославе… Зачем таиться от самой себя? Страх за Ярослава — вот что удерживает ее от поспешных сборов и поездки в Новгород. И еще — болезненное желание говорить с Ярославом открыто. Она хочет, она ждет этого разговора, который наверняка должен доставить ей одни лишь муки!..
Господи! Как давно ее спальня обратилась в маленькое поле битвы, где она сражается с его сердцем, за его сердце… И чувствует она завершение битвы. Последний поединок убьет ее. Но неужели даже гибелью ее не будет тронуто его сердце? Его сердце, полоненное небесно-солнечными глазами неведомой соперницы из того лесного дальнего края; той, для которой и смерть — не помеха…
Ошиблась она в самом начале рокового объяснения. Не надо было начинать так спокойно; не надо было развертывать, раскладывать перед ним все доводы. Не надо было.
Он-то понимал, что спокойствие ее — мнимость, ложь. И не надо было говорить, что она понимает его заботу и тревогу о будущем Андрея. И не надо было указывать ему на то, что ради любимца он готов пожертвовать другими своими сыновьями, готов натравить на них… И незачем было убеждать его с горячностью, что союз с Востоком всегда будет предпочтительнее для Руси губительного единения с этим спесивым Западом; ведь и сама Русь — Восток!.. Но зачем были все эти речи: и правдивые и лживые?.. Будто она не женщина, а посол или боярин-печатник…
И вдруг поняла, что она ему безразлична. Женщина более не нужна ему, а доброй советчицей, доверенной другиней она ему быть не может… И всему причиной этот… этот змееныш лесной!.. Пригрелся, змей, вырос, оказывает себя!.. Но нет, ведь это уже было прежде: ее бранчливые крики, и облегченная ее душа, и примирение с Ярославом… Теперь этого не будет. Никогда уже он не будет с ней. И она не будет с ним. И вот сейчас она так унижена его безразличием, что он уже и не существует для нее. Как она могла помыслить о том, чтобы предпочесть его — сыну? Отца — сыну? Предпочесть?.. Но если отец готов погубить всех своих сыновей… ради одного… Она поедет к Александру. Это вполне естественно после нынешнего объяснения, которое и не объяснение вовсе, а разрыв… Она не будет объявлять о своей поездке. Ведь ей теперь все равно, что он скажет…
Она сидела в спальне одна… А если он приказал запереть, задержать ее в ее покоях?.. Вскочила с проворством нежданным для самой себя… к двери кинулась… Нет!.. Опустилась тяжело на постель, доплелась до постели, шаркая комнатными туфлями без задников… Да не мог бы он ее… мать возрастных сыновей… Мать Александра, правителя и полководца…
Тихий стук в дверь. Она знала: он! Была неприбранная, простоволосая, да что в том!.. Он вошел и заговорил. Чувствовалось желание примирения. Серьезен был. Говорил, что они должны поговорить все втроем: он, она и Александр… обсудить… Александр поймет, что намерения отца относительно Андрея, нет, никому из сыновей Ярослава не угрожают… А если Александр приведет веские доводы, если Александр неоспоримо уверев будет в угрозе… что ж, тогда Ярослав просто откажется от своих планов…