Андрейка на плоту
Шрифт:
— Андрейка! Андрейка! Да где же ты?
Андрейкина мать, Настя, вышла на крылечко избы и вглядывается в быстро надвигающийся зимний сумрак.
— Андрейка! И куда, пострел, запропастился?
На дворе морозно; хвойный лес принахмурился под снежной шапкой и шумит глухо, глухо. Настина изба стоит на самом краю
— Выйти не успела, как вся застыла; а мальчонка целый день на морозе — и не загонишь.
Но Настя не успевает додумать своей мысли, как неведомо откуда появляется перед ней фигурка самого Андрейки. Андрейке всего-навсего восемь лет, но роста он такого, что и десятилетнему впору. Он в полушубке, в валенках и поверх ушастой шапки еще обмотан материнским вязаным платком так, что только видны круглые глаза да нос пуговкой. Ресницы заиндевели, а нос стал красный, как вишня.
— Куда ж ты запропал, малый, а? Я кликала, кликала — голосу не подаешь.
— Тятьку встречал!
— Тятьку встречал, — передразнивает Настя, — забрал же себе в голову! Может, тятька только через неделю будет, а то и через две. Так и встречать его каждый день?
Настя входит в избу и за ней Андрейка, обколачивая о порог валенки. На столе стоит обед: круглая миска и две затейливо вырезанные деревянные ложки.
Андрейка скинул с себя полушубок и весь румяный, свежий, веселый уселся за стол. Он схватывает ложки и начинает ими стучать друг о дружку.
— Не балуй!
— Тятька ложки-то вырезал!
— Один свет в глазах у тебя, что тятька.
— Мамка, а скоро он вернется?
— А я почем знаю — он письма не прислал!
— А почему не прислал?
— А с кем же ему прислать, чудачок, само-то письмо не полетать. А кто к нам сюда забредет, разве медведь-лесовик.
Андрейка смеется.
— Вот с ним бы и прислал!
— Не догадался, видно!
Андрейка ест с большим аппетитом и замолкает, но не надолго. Он опять поднимает свой курносый, красный нос и спрашивает:
— Что ж он там деревья рубит, в лесу-то?
— Деревья рубит!
— А потом что делать будет?
— Потом возить!
— А потом?
— Ну, привезет и сложит на берег речки.
— Так и будут лежать?
— Что ж с ними сделается — так и будут лежать.
— Всегда?
— Зачем всегда? Дурачок! Весной сплавят лес-то!
— По реке?
— Ну, да, отец и сплавлять будет — на плоту.
Андрейка задумывается и глядит в окошко, за которым сгущается мгла.
— Счастливый тятька! Сколько на своем веку наглядится всего!
Еще год назад Андрейка не задавал матери таких вопросов. Маленький был, не думал ни о чем; бегал по деревне, баловался с ребятами.
Когда отец уезжал, не спрашивал, куда и надолго ли: только по вечерам иногда начинал скулить, как щеночек.
— Мамка, а тятька где? Скучно без тятьки!
— Молчи, молчи. Тятька лес рубить поехал: скоро вернется.
И Андрейка успокаивался. Уехал — приедет! Не стоит тосковать. Тятька привезет гостинец: ложек деревянных, деревянную лошадку самодельную; санки, всякие затейливые игрушки, отдаст Андрейке скажет:
— Это я, брат, Андрейка, сам смастерил. Вечера длинные — скучно, вот сидишь и работаешь, пока сон не свалит.
Но бывали и лучше гостинцы. Один раз привез отец Андрейке живую белочку и рассказал целую историю.
— Белка, Андрейка, сам знаешь, хитрая— ее поймать не так-то легко; ну, а с этой особенный случай вышел. Сводили мы целый участок леса; видно она, бедняжка, с дерева на дерево перескакивала, все приюта себе искала, да как-то и замешкалась; работа кругом кипит, шум стоит; туда, сюда прыгает, а деревья кругом нее валятся. Прыгнула она на какую-то ветку, да в ту самую минуту и дерево-то наземь повалилось, и лапкой она меж сучьев застряла. Хотели сначала ее убить да шкуру с нее содрать, а я говорю: «Отдайте мне зверька — я своему парнишке отвезу». Тряпочкой ей лапку перевязал, сплел ей из сучьев клеточку да и привез тебе.
Белочка прожила у Андрейки недолго; ушибленная лапочка скоро зашила, и раз как-то утром Андрейка хватился белочки. Нет ее! Должно быть, открыли дверь, да она прочь и шмыгнула. А до леса рукой подать: доскакала, да и была такова!
Много чего отец из леса привозил: зайцев, лося огромного; привозил, и не раз, медвежьи шкуры. Андрейка всегда поджидал его с нетерпением. Да и Настя поджидала мужа. Скучно зимой в избе одной — кругом лес шумит: деревня маленькая; да избы по берегу реки так далеко отстоят друг от друга, что вечером к соседке не пойдешь. Боязно. Зимой лесные звери не знают страха и не раз подходили к самому крыльцу избушки. Мужики в деревне каждую зиму уходят на лесную заготовку и по пять-шесть недель их дома не бывает. Скучно в деревушке, тихо; да, что поделаешь! Самый главный заработок для архангельского мужика — рубка леса. Приедут с рубки и до весны опять дома. А как начнется весна, как разольются реки, так опять уходят.
— Сплав куда веселей рубки, — говорят мужики, — время летнее — свободно, легко!
Как только Настя уложила Андрейку, он сейчас же точно провалился в черную яму— заснул. Набегался за день по снегу с ребятами, накатался с гор на салазках. Берег у реки крутой: сядешь в салазки и летишь до самой середины реки по накатанной дорожке. День-то, жалко, короток, рано темнеет, а в темноте на улице оставаться страшно. Мать грозит:
— Погоди, придет косолапый — утащит тебя в свою берлогу.
Андрейка видит во сне снег, деревья, белочку, новые салазки, которые привезет тятька: слышит во сне, как шумит лес. Больше ему и видеть нечего, потому что ничего он на своем веку не видал; ни города, ни железной дороги; ни людей, кроме своих деревенских, не знает.
Спит он крепко и посапывает во сне. Только вдруг начинает его кто-то щекотать под подбородком. Андрейка хочет отмахнуться: сквозь сои поднимает отяжелевшую руку, бормочет:
— А, ну тебя!
Но щекотка продолжается, и Андрейке чудится, что кто-то стоит над ним и тихо смеется. Андрейка еще раз пробует отмахнуться, потом лениво открывает один глаз.