Андрогин
Шрифт:
Бениковский неуклюже, как все толстяки, сполз на колени, натужно засопел и поставил столбик пфальцталеров на сенник возле Сковороды.
Тот молча глядел на смиренного нежинского мещанина. Размышлял о том, как мелеют и теряют глубину озера тайн. Как вытекает из них сквозь тысячи дыр человеческой болтовни тихая вода забвения. Вот уже и этот незваный лепечет о «палладиуме» и «спасении от проклятия». Будто пересказывает кумушкам ярмарочную сплетню.
Так суета проникает во все сокровенное.
Так изменчивость опошляет грозные тайны.
«Бугало огненный…
Часть І
Стадия Венеры. Башня
Улица извивалась между складами и гаражами, разбегалась рукавами-переулками, пробиралась под балконами новостроек и советских «нахаловок», ныряла под мосты, но не исчезала, а бежала, лилась, вилась и спешила дальше. Ее пестрые здания с трехсотыми номерами казались позитивнее серых и желтых двухсотых. Чем дальше от центра, тем уютнее становились кварталы, выше липы и тополя, шире скамейки и чище окна. Упрямая улица в конце концов вывела Вигилярного за пределы промышленной застройки. Вывела туда, где еще сохранились полковничьи и профессорские особняки с мансардами и старыми яблонями. Утомленные деревья тяжело опирались ветвями на широкие доски заборов.
Покрытый десятками слоев зеленой «эмальки», крепкий дощатый забор окружал двор с двухэтажным особняком под триста 337 номером. От соседних заборов его отличал разве что яркий спрей-арт: обведенные черным контуром рисунки женских тел, раздутых, как цеппелины, bubble-letters [2] и росчерки, чьих завитков Вигилярный не разобрал. Граффити казались совсем свежими. Красное кольцо, которым обвели кнопку звонка, жирно блестело. Вигилярный не удержался и провел пальцем по соблазнительному блеску. Палец остался чистым. Хозяин пальца хитро прищурился на обманное кольцо и решительно нажал кнопку.
2
Один из распространенных стилей современного спрей-арта.
За забором протяжно скрипнула дверь. Еще немного, и Вигилярный физически ощутил присутствие. Взгляд. Кто-то смотрел сквозь щели в калитке.
– Я к профессору Гречику, – громко сказал гость. – Я ведь не ошибся, нет? Он здесь живет?
– А по какой он вам надобности? – ворчливый голос принадлежал немолодому и, возможно, не очень трезвому человеку.
– Я Вигилярный Павел Петрович, – гость сунул в почтовую щель прямоугольник визитки. – Если вы профессор Гречик, значит, это мы с вами разговаривали по мобильному. Четвертого дня, в понедельник. Вспоминаете? Кстати, там, на визитке, все мои атрибуты.
– Атрибуты, говорите? – Вигилярному показалось, что невидимый собеседник посмеивается. – Ну-ну, посмотрим на ваши атрибутусы…
Проползли две или три минуты, и калитку открыли. За ней стоял отягощенный лишним весом и немалым количеством выпитого мужчина. Представительный («породистый» – определил Павел Петрович) киевлянин лет шестидесяти, славянской наружности. Пятнистые шорты и футболка с созвездием дыр ничуть не портили первого впечатления. Очки-хамелеоны съехали на кончик потного профессорского носа, открывая морщины, отеки вокруг переносицы и отстраненное выражение глаз.
«Значит, не обманули. Он со вторника не просыхает», – убедился Вигилярный.
– Это вам лаборантка адрес дала, да? – спросил Гречик, сфокусировав свой взгляд на госте. – Я, насколько мне помнится, приглашал вас на кафедру… Сюда, вот сюда, я вас точно не приглашал.
– Нет, профессор, это не лаборантка. У меня свои источники информации, – Вигилярный попытался изобразить улыбку. – Извините за назойливость, но я приехал издалека и ограничен во времени. На кафедру я заходил дважды, вас там не было, а ваш мобильный не отвечает. Вот я и решил…
– Лаборантка! – усмехнулся владелец пятнистых шортов. – Это она. Я знаю. В понедельник я уши ей откручу. Медленно. Отовсюду пакостят, просто-таки отовсюду. Видели, как малолетки забор мне обрисовали? Сальвадоры Дали хреновы.
– Я заметил. Настоящий вандализм… Позволите войти, Геннадий Романович?
– Ну, входите, – смягчился Гречик. – Позволяю. Раз уж пришли, составите мне компанию. Вы, Павел Петрович, извиняюсь, какой вискарь пьете? Односолодовый или купажированный?
– Бурбон.
– Бурбон? – профессорский живот судорожно затрясся.
«Это он так смеется? – удивился Вигилярный. – Ну и кадр…»
– Никогда, молодой человек, никогда и никому не признавайтесь в подобной профанации, – профессор вознес в небесную синь указующий перст. – Бурбон не виски, а дешевое кукурузное пойло. Бурбон пьют мужики (в этом слове он сделал ударение на «у»). – Мужи (теперь он сделал ударение на «и») пьют ирландское. Самобытные мужи, а не мужики подзаборные! Это я, профессор Гречик, вам говорю. Не забывайте об этом. Не стоит об этом забывать.
– Как скажете. – Вигилярный втянул живот, не без труда протиснулся между самобытным мужем и краем калитки.
– Так и скажу. – Гречик указал пальцем в глубину двора. – Видите беседку под орехами? Там и ждите. Я подойду.
Не успел Вигилярный рассмотреть хозяйственные постройки усадьбы, как возвратился хозяин. На стол он поставил граненые стаканы, бутылку Tullamore Dew, кувшин со льдом, тарелку с хлопьями пармезана и пиалу с оливками. Пиала выглядела старинной и ценной. Красно-зеленые павлины, нарисованные на тонком фарфоре, гордо задирали коронованные головы.
– Вот теперь, Павел Петрович, мы имеем правильный фундамент для правильного разговора, – констатировал Гречик. – Основательный фундамент. Ведь кто бы там что ни говорил, а разговор двух уважаемых мужей должен двигаться к цели. И не просто двигаться, а двигаться уверенно и четко.
– Это из Софокла?
– Из Софокла? – удивился Гречик. – Возможно. Все возможно. Кстати, как там у вас в Одессе?
– Жарко. Как и здесь.
– Глобальное потепление, говорят. А на самом деле – климатическое безумие. Точнее, климатический аспект мирового безумия. Не находите?