Андроид
Шрифт:
Полисмен оживился при виде карты, взял ее свободной рукой, сунул себе в карман, затем вынул и возвратил Кошкину. Однако отпускать девушку он не спешил. Первый полицейский тоже не торопился.
– Штраф не прошел регистрацию… Надо ждать, уважаемый.
Кошкин на чем свет ругал себя. Прогулялся, называется! Он мог бы тихо смыться, оставив этих двоих один на один с полицейскими. Он мог бы, да что-то удержало его – может быть, слово «машина», которое произнес перед этим задержанный.
Железные клещи под конец разомкнулись, мужик с дочерью оказались на свободе, после чего толпа зевак моментально схлынула вместе с полицейскими.
– Спасибо тебе, добрый человек, – говорил Пульсар, тряся бородой. – Ты не прошел мимо… Остановился…
Слово за слово, они разговорились и тихонько пошли втроем от площади. Бородатого, как оказалось, на самом деле звали дядей Федей, по отчеству – Ильич, а девушку – Катенькой. Федя массировал запястья, проклинал систему и тех, кто ее построил.
– Вначале мы даже думать боялись, – гремел его голос, – что какой-нибудь робот заменит не только, допустим, кассира в банке, но и женщину в кровати, что местное самоуправление докатится до такой вакханалии… Раньше, когда только все началось, и то терпеть не было никаких сил, так что мы отправились с Аннушкой в лес. Там и родилась наша Катенька.
Они подошли к Волжскому косогору и возле чугунной ограды остановились. Кошкин большей частью молчал, с трудом переваривая информацию. Кассир в банке, женщина в кровати… Существо, от которого могут быть дети.
– Потом Аннушка у нас умерла, – рассказывал Федор Ильич, – мы остались с дочкой одни. А потом мне зарубили военную пенсию. Они сказали, что такого человека не существует. Меня нет. И дочки моей тоже нет, хотя она – вот она, со мной рядом…
– Такого не может быть, – не верил Кошкин.
– Еще как может! Это лишь видимость, что я есть! – утверждал мужик. – Вначале я тоже удивлялся, правду ходил искать…
– Но есть же федеральный центр, – напомнил Кошкин.
– У Центра свои проблемы.
Мужик пристально посмотрел Кошкину в глаза, потом отвел взгляд и продолжил, глядя в заречную даль:
– Дело даже не во мне. И не в центре. Дело в этой вот агломерации… – Он ткнул пальцем в заросли крапивы под косогором. – Ей отведено не так много времени. Будь я хакер, можно было хоть на что-то надеяться. Впрочем, Катенька не даст мне соврать. Скажи, Катя…
Дочь вскинула к небу глаза, тяжко выдохнула и промолчала.
– Что ты думаешь об этом? – настаивал отец.
– Мы помрем с голоду, папа, – ответила она. – Это я точно знаю.
Она вдруг стала часто моргать, достала из кармана платок, приложила к лицу и затем отвернулась. Отец тронул ее за плечи. Дочь обернулась к нему и продолжила:
– Агломерация, говоришь?
– Ну, да, – подтвердил тот.
– Я сыта ей по горло за эти три дня. Мы уйдем в лес и не вернемся сюда никогда.
– Я понимаю тебя, Катенька … Но мы обязаны…
– Уходим…
– Уже вечер. Нам не добраться назад…
Кошкин с трудом соображал. Не добраться – значит, возможно, погибнуть. Может быть, этой же ночью, нарвавшись на волчью стаю, о которой недавно писали в сети.
Тем временем солнце садилось все ниже, от городских строений тянулись под гору громадные длинные тени.
– Я бы не советовал в ночь, – сказал Кошкин.
Взгляд у него скользнул по груди девушки. Потом застрял у нее на шее – там, где билась едва заметная усталая жилка. Кошкин давно мог быть дома, потому что ничто его не связывало с этими людьми, но жилка под тонкой кожей теперь не отпускала его. Она просила решения быстрого и точного. Как тот пароль, который не давался ему в последнее время.
– Обещали похолодание, – продолжил он. И тут же добавил: – Вы можете заночевать у меня.
– Мы и так вам обязаны, – оживился Федор Ильич.
От напряженного разговора Кошкина слегка лихорадило.
– У нас есть, где жить, – говорила девушка. – У нас дом в лесу. Пусть живут себе. Видит бог, мы пытались, но нам не дали вразумить эти головы.
– Назад… К природе… – соглашался с нею отец. – Будем собирать там грибы…
В наступающих сумерках, шагая косогором вдоль чугунного ограждения, они подошли к двухэтажному кирпичному дому.
– Вот и жилище мое, – сказал Кошкин.
Он уже взялся за ручку двери, собираясь пропустить впереди себя своих новых знакомых, как услышал за спиной шорох автомобильных шин. На углу бокового проезда остановилась машина со световым маяком, за ней еще одна.
– Не двигаться! – гремело над улицей.
На дорогу из машин выскочили не менее дюжины человек. Яркая желто-зеленая форма на них зловеще светилась. Подобное свечение не сулило ничего хорошего.
– Руки верх! Я Татьяноха! – раздалось снова.
– Черти тебя принесли…
Кошкин содрогнулся. Татьяноха командовал городской милицией, созданной по решению местного правительства. Не успел Кошкин еще что-нибудь сказать, как его облепили со всех сторон, ухватили за руки и с хрустом надели наручники.
Отца с дочерью прижали лицом к стене и, заведя руки за спину, тоже надевали на них наручники.
– Кто вы?! – орал, оборачиваясь, Федор Ильич. – Я буду жаловаться прокурору! Я пойду к губернатору!
– Пойдешь! – радостно соглашался с ним сухопарый рыжий мужик в штатском, лет за сорок, в форменном чепчике. Это и был Татьяноха. – Мы тебя обязательно отпустим… – говорил он торопливо. – Но ты запишись к нему для начала, потом ори…
Он замолчал, отворачиваясь, и в тот же миг, словно бы передумав, вдруг яростно уцепился пальцами в Федину шею. Ноги у Феди при этом подкосились, он сначала как будто повис у стены, а потом повалился боком в асфальт.
– Что вы делаете! – кричала Катя. – Вы не имеете права!
Дальше ей не дали сказать. Один из милицейских прижал к ее шее дубинку и так стоял у стены, пока другой из них шарил у девушки по карманам.
– Вы не имеете права! – удавлено хрипела Катя. – Это вам не пройдет…