Андропов. 7 тайн генсека с Лубянки
Шрифт:
Наконец, 1 сентября Андропов провел, как потом оказалось, последнее в своей жизни заседание Политбюро. По свидетельству очевидцев, Генсек выглядел очень усталым и малоподвижным. В этот же день вечером он улетел в Крым, в отпуск. Уже через несколько дней отдыха состояние Андропова улучшилось, и он стал вполне сносно ходить. Вскоре, однако, самочувствие больного Генсека вновь резко ухудшилось. Согласно воспоминаниям Е. Чазова, начавшийся кризис был связан с трагическим случаем, произошедшим с Юрием Владимировичем во время отдыха.
«Перед отъездом из Крыма мы предупредили всех, в том числе и Андропова, что он должен строго соблюдать режим, быть крайне осторожным в отношении возможных простуд и инфекций. Организм, почти полностью лишенный защитных сил, был легко уязвим и в отношении пневмонии, и в отношении гнойной инфекции, да и других заболеваний. Почувствовав себя хорошо, Андропов забыл о наших предостережениях и решил, чтобы разрядить, как ему казалось, больничную обстановку дачи, съездить погулять в лес. Окружение не очень сопротивлялось этому желанию, и он с большим удовольствием, да еще легко одетый, несколько часов находился в лесу.
Надо знать коварный климат Крыма в сентябре: на солнце кажется, что очень тепло, а чуть попадешь в тень зданий или леса – пронизывает холод. К тому же уставший Андропов решил посидеть на гранитной скамейке в тени деревьев. Как он сам сказал позднее, он почувствовал озноб, почувствовал, как промерз, и попросил, чтобы ему дали теплую верхнюю одежду. На второй день развилась флегмона. Когда рано утром вместе с нашим известным хирургом В.Д. Федоровым мы осмотрели Андропова, то увидели распространяющуюся флегмону, которая требовала оперативного вмешательства. Учитывая, что может усилиться интоксикация организма, в Москве, куда мы возвратились, срочно было проведено иссечение гангренозных участков пораженных мышц. Операция прошла успешно, но силы организма были настолько подорваны, что послеоперационная рана не заживала…
Мы привлекли к лечению Андропова все лучшие силы советской медицины. Однако состояние постепенно ухудшалось – нарастала слабость, он опять перестал ходить, рана так и не заживала. Нам все труднее и труднее было бороться с интоксикацией. Андропов начал понимать, что ему не выйти из этого состояния».
Вернувшись в Москву, Андропов уже не появлялся в своих кабинетах на Старой площади и в Кремле, а вскоре покинул и квартиру на Кутузовском проспекте и подмосковную резиденцию. Он отказался от ряда запланированных встреч с политическими и общественными деятелями Запада, сославшись в одном из опубликованных писем к приехавшей в Москву группе борцов за мир на «простудное заболевание».
О болезни Андропова знали, разумеется, не только читатели немецкого журнала «Шпигель» и пресловутые «борцы за мир», но и, как говорится, «вся советская страна». Очень популярен в то время был анекдот в форме диалога: «Почему Брежнев ходил и даже ездил, а Андропов не выходит из кабинета? – А потому, что тот был на батарейках, а этот – от сети…». Остроумный анекдот, но положение «советской страны» было тогда совсем не очень веселым.
Окружению Андропова ввиду болезненного состояния главы государства приходилось хлопотать уж совершенно о необычных вещах. 1 мая и 7 ноября все советские руководители – независимо от состояния своего здоровья! – в полном составе появлялись на трибуне Мавзолея. Даже Сталин и Брежнев, годами старше Андропова и весьма болезненные в последние свои времена, этот мистический ритуал не нарушали. И вот совершенно неожиданную заботу об Андропове проявили руководители его бывшего ведомства. Председатель КГБ направляет записку в Политбюро:
«В период проведения партийно-политических мероприятий на Красной площади выход из Кремля к мавзолею В.И. Ленина осуществляется по лестнице в Сенатской башне. Разница в уровнях тротуара в Кремле и у мавзолея В.И. Ленина более 3,5 м.
Считали бы целесообразным вместо существующей лестницы смонтировать в Сенатской башне эскалатор. Просим рассмотреть.
11 мая 1983 г.
Рассмотрели. Решением Политбюро от 28 июля 1983 года было предусмотрено «устройство эскалатора в мавзолее В.И. Ленина». Тем более немощным был не один Андропов (не воспользовавшийся, к слову, этим «ленинским» подъемником ни разу), а фактически чуть ли не все Политбюро.
Даже сегодня, почти двадцать лет спустя, узнавать о таком горько и обидно. Так сказать, «за державу обидно»! В подземельях исторической Красной площади, этого истинного сердца великой державы, делается потаенный лифт для подъема на три с половиной метра дряхлых телес высшего советского руководства. И опять приходится с печальной объективностью отметить, что сам Андропов против этих поистине анекдотических услуг не возражал. Да, немногим все же отличался он от других коллег Брежнева.
Уже в последние месяцы жизни Андропова стало наблюдаться то позорно-бесстыдное явление, которое хорошо знакомо нынешним российским гражданам, когда от имени впавшего в немощь «гаранта Конституции» Бориса Николаевича Ельцина выступал его пресс-секретарь: мол, президент «работает с документами», но хочет сказать то-то и то-то… У Андропова своего секретаря такого рода еще не было, но в ЦК уже в последние годы Брежнева был создан Отдел внешнеполитической пропаганды – лишняя и совершенно бессмысленная даже в аппаратном смысле инстанция, призванная исключительно для того, чтобы от имени Леонида Ильича как-то объясняться с настойчивыми западными корреспондентами в Москве. Завом там был поставлен брежневский любимец Леонид Замятин, полуеврей и пожилой интриган.
В начале ноября 1983 года этому кремлевскому баловню пришлось несладко. Вечером 6 ноября и утром 7-го он распинался на пресс-конференциях о «легком простудном заболевании Андропова» – именно такую формулу разгласили московские иностранцы по всему миру. В «простуду» Генерального секретаря не верили, разумеется, ни на Западе, ни на Востоке, ни в Советском Союзе…
Неподвижный, прикованный ко множеству всякого рода медицинских датчиков и капельниц, он продолжал упорно цепляться не только за собственную жизнь, но и за власть. Сразу после октябрьских праздников на Политбюро поступила записка Андропова с длинным наименованием: «О проведении эксперимента по расширению самостоятельности и ответственности предприятий». Коротко, суть тут была в попытке внедрения в советскую экономику какой-то доли рыночных отношений. Да, попытки такие были нужны, хотя бы в ограниченной мере, но как мелок масштаб для руководителя великой страны! «Эксперимент», то есть ограниченный на практике опыт… Расширяется не только «самостоятельность», но и «ответственность»… Перед кем же придется отвечать «самостоятельным» директорам? Да перед той же партией, конечно.
Однако даже не эти пустяковые попытки «преобразований» занимали основное внимание угасающего Андропова, а все та же бюрократическая рутина, практическая действенность которой была ничтожна. 9 декабря, о чем сообщалось в нашей печати, в Москву приехали на совещание секретари по международным и идеологическим вопросам от Центральных комитетов компартий Болгарии, Венгрии, Вьетнама, ГДР, Кубы, Лаоса, Польши и Чехословакии. В итоге долгих словопрений секретарям «рекомендовалось» неустанно бороться с «американскими провокационными действиями», а для этого использовать следующие международные мероприятия: Чрезвычайную сессию Всемирного Совета Мира в январе 1984 года, Международную конференцию за безъядерную Европу, Встречу европейской общественности «За безопасность и сотрудничество» в апреле 1984 года в Брюсселе, XIV конгресс Международного союза студентов в том же апреле, IV Международный конгресс движения «Врачи мира за предотвращение ядерной войны» в июне того же года в Хельсинки и другие подобные форумы.
Ничтожные и уже в значительной мере бессмысленные действия, всему миру поднадоевшие. И опять ничего, ничего нового…
На заседании Политбюро 22 декабря, за полтора месяца до смерти Генерального секретаря, был одобрен текст выступления его же на предстоящем пленуме ЦК партии. Выступление было направлено членам ЦК. В начале речи говорилось:
«Дорогие товарищи!
К большому сожалению, в силу временных причин мне не удается присутствовать на заседании пленума… Я много думал над нашими планами, готовился выступать…» В речи Генсека утверждается, что «начали осуществляться некоторые меры по совершенствованию нашего хозяйствования, по укреплению государственной, трудовой и плановой дисциплины… Это только начало, и нельзя потерять набранный темп, общий положительный настрой на дела».