Ангел для сестры

Пиколт Джоди

– Ну? Вы собираетесь что-нибудь предпринять? – интересуется декан.

Это главная ошибка, которую совершают новички: они считают, что для борьбы с огнем нужно ринуться на него со струей воды. Иногда от этого становится только хуже. В данном случае такой подход приведет к тому, что опасные отходы биологических исследований разлетятся по всей округе. Я думаю, нам нужно держать топку закрытой и не допустить, чтобы пламя вырвалось в трубу. Огонь не может гореть вечно. В конце концов он поглощает сам себя.

– Да, – отвечаю я декану, –

собираюсь смотреть и ждать.

Работая в ночную смену, я обедаю дважды. В первый раз рано, дома с семьей, чтобы мы могли посидеть вместе за столом. Сегодня вечером Сара приготовила ростбиф. Блюдо стояло на столе, напоминая спящего ребенка, а она звала нас есть.

Кейт первая влезает на свой стул.

– Привет, малышка, – говорю я, пожимая ей руку; Кейт улыбается мне, но ее глаза смотрят серьезно. – Чем ты занималась?

– Спасала страны Третьего мира, расщепила несколько атомов и закончила читать Великий американский роман. В перерывах между диализом, разумеется, – отвечает она, гоняя по тарелке фасолины.

– Разумеется.

Сара поворачивается, размахивая ножом.

– Что бы я ни сделал, – говорю я, отстраняясь от нее, – прошу прощения.

Жена не обращает на меня внимания.

– Нарежь мясо, а?

Я беру нож и втыкаю его в ростбиф. Тут на кухню входит Джесс. Мы разрешаем ему жить над гаражом, но требуем, чтобы он ел с нами; это часть сделки. Глаза у него красные, как у черта; одежда пропахла марихуаной.

– Ты только посмотри, – вздыхает Сара, но, когда я оборачиваюсь, она глядит на ростбиф. – Сыровато.

Жена хватает противень голыми руками, будто у нее кожа покрыта асбестом, и сует мясо обратно в духовку.

Джесс берет миску с картофельным пюре и накладывает себе на тарелку. Еще, еще и еще.

– От тебя воняет! – Кейт машет рукой перед носом.

Джесс игнорирует ее и принимается за пюре. Я с ужасом думаю, что говорит обо мне самом способность отличить, какой отравой он накачался, – экстази, героин или еще невесть что, оставляющее менее заметный для обоняния след.

– Не всем нравится одеколон «Травка», – бормочет Кейт.

– Не всем вводят наркоту через катетер, – огрызается Джесс.

Сара воздевает руки:

– Пожалуйста, неужели мы не можем просто… нет?

– Где Анна? – спрашивает Кейт.

– Разве она не в вашей комнате?

– Ее с утра нет.

Сара высовывает голову за дверь кухни:

– Анна! Обедать!

– Смотрите, что я купила сегодня. – Кейт теребит свою футболку с психоделическими разводами, на груди краб и надпись: «Рак». – Поняли?

– Ты – Лев. – У Сары такой вид, будто она вот-вот заплачет.

– Как там мясо? – спрашиваю я, чтобы ее отвлечь.

На кухню входит Анна. Она плюхается на стул и опускает голову.

– Где ты была? – спрашивает Кейт.

– Да так. – Анна смотрит в тарелку, но ничего себе не накладывает.

Это не моя младшая дочь. Я привык биться с Джессом, подбадривать Кейт,

но Анна – наша семейная константа. Анна появляется с улыбкой. Анна рассказывает нам о найденной малиновке с переломанным крылом и ее румяных щечках; или о встреченной в магазине женщине с двумя парами близнецов. Анна задает фоновый ритм, но вот она сидит здесь, совершенно безучастная, и я понимаю: тишина тоже имеет звучание.

– Что-нибудь случилось? – спрашиваю я.

Анна смотрит на Кейт, думая, что вопрос обращен к сестре, а потом вздрагивает, поняв, что он адресован ей.

– Нет.

– Ты хорошо себя чувствуешь?

И снова Анна медлит с ответом; этот вопрос обычно зарезервирован для Кейт.

– Нормально.

– Просто ты ничего не ешь.

Анна глядит в тарелку, замечает, что она пуста, и наваливает на нее кучу еды. Быстро засовывает в рот зеленую фасоль, две полные вилки.

Вдруг я вспоминаю, как, когда дети были маленькими и мы сажали их на заднее сиденье машины впритык, они были похожи на сигары в коробке, и я им пел: «Анна анна бо банна, банана фанна фо фанна, ми май мо манна… Анна». («Крякни! – кричал Джесс. – Крякни!»)

– Эй! – Кейт указывает на шею Анны. – А где твой медальон?

Его подарил ей я, много лет назад. Дочь подносит руку к ключице.

– Потеряла? – спрашиваю я.

– Просто нет настроения носить, – пожимает она плечами.

Анна его никогда не снимала, насколько я знаю. Сара достает мясо из духовки и ставит на стол. Взяв нож, чтобы его нарезать, смотрит на Кейт:

– К слову, о вещах, которые мы не в настроении носить, пойди смени футболку.

– Почему?

– Потому что я так сказала.

– Это не причина.

Сара пронзает ростбиф ножом.

– Потому что мне неприятно видеть ее за столом.

– Она ничуть не хуже, чем металлистские футболки Джесса. Какая там была на тебе вчера? «Громовая киска Алабамы»?

Джесс выкатывает глаза. Такое выражение я уже видел: охромевшая лошадь в спагетти-вестерне за мгновение до того, как ее из жалости пристрелят.

Сара пилит мясо. До того розовое, теперь оно пережарено и стало жестким, как подметка.

– Ну вот, – говорит она, – все пропало.

– Все в порядке. – Я беру пласт, который ей удалось отделить, и отрезаю от него кусочек. С тем же успехом можно жевать кожаный ремень.

– Вкуснотища! Надо только сбегать на станцию и принести паяльную лампу, чтобы мы могли каждому выдать его долю.

Сара моргает, а потом с ее губ срывается пузыристый смешок. Кейт хохочет. Даже Джесс криво усмехается.

Только тут я понимаю, что Анна уже ушла из-за стола, а главное – никто этого не заметил.

На пожарной станции мы вчетвером сидим на кухне, куда нужно подниматься по лестнице. Рэд варит на плите какой-то соус, Паули читает газету «Провиденс джорнал», а Цезарь строчит письмо объекту вожделения этой недели. Глядя на него, Рэд качает головой: