Ангел-хранитель
Шрифт:
Варвара в подвале не засиживалась, иначе соседи заметят, что ее долго нет, слухи пойдут: не к партизанам ли ходила? Люди у них в деревне разные, кто по дури, кто из склочности что сболтнет. Уж лучше не давать им повода, так надежнее.
Едва она успела воротиться в дом, как по деревне разлетелась тревожная весть: немцы!
Для постоя захватчики выбрали самые лучшие избы: офицеры разместились в доме бывшего кулака, солдаты – в других, но тоже добротных. Варвара жила на окраине, и у нее никто не поселился. Но она рано обрадовалась: ближе к ночи во двор ввалились непрошеные гости. Немцы были с носилками, на которых лежал раненый. Они бесцеремонно вошли в дом, грубо отстранив хозяйку,
Варвара ахнула: ее новый подопечный был не жилец. На бледном мальчишеском лице – следы глубоких царапин, на животе небрежно наложенные бинты с кровавыми пятнами. Солдатик бредил и стонал, не открывая глаз. Женщина осторожно осмотрела раны и окончательно убедилась, что парня ей принесли умирать. Тем не менее она стала его лечить, как могла, теми же отварами и мазями, которыми лечила Алешу. Варвара поймала себя на мысли, что не испытывает к немецкому солдату ненависти, напротив, он вызывал в ней жалость. Он был очень молод, моложе ее погибшего сына.
– Что же вы, мальчики, стреляете друг в друга? Поди, тебя тоже мамка ждет. Хоть и ирод, но ей ты дорог. Ну, даст бог, выживешь. Обязательно выживешь, а то кому разрушенные города после войны поднимать?
Немцы в Верховье застряли надолго. Варвара за все это время ни разу не наведалась к проклятым холмам, как мышь, сидела в своей избе и дальше двора не отлучалась. За Алешу у нее душа болела. Как он там, в подвале, без присмотра? Жив ли?.. Она лечила немца и думала о русском пареньке. Как ни странно, немец оклемался. На третьи сутки он открыл глаза и попытался что-то сказать. Потрескавшиеся губы безмолвно шевельнулись, но, кроме сипа, у него ничего не вышло.
– Лежи, горе луковое! – захлопотала Варвара. – Слаб еще.
Она принесла воды и осторожно напоила его. Кормила его с ложки, как ребенка, всем, что осталось из съестного. Солдата звали Стефан Клустер, он был родом из Шпиттелау, местечка под Веной. Все это он рассказал ей, когда окреп. Он повторял свое имя и адрес и, как поняла Варвара, хотел, чтобы она написала его родным, если он умрет.
– Не волнуйся, милок, выживешь, на своих ногах домой пойдешь, – успокаивала его она, но адрес записала.
В нагрудном кармане у Стефана лежала фотокарточка: молодые мужчина и женщина рядом. На обороте был написано: «Vena, 1929». Варвара нашла ее, когда взяла постирать и залатать его гимнастерку. «Родители», – догадалась она.
В дом к Варваре время от времени заглядывали немцы. Они проведывали больного, смотрели, жив ли он, говорили «гуд» и уходили, рыская глазами, что можно забрать. Однажды немцы пришли под утро, спешно переложили Стефана на носилки и ушли с ним прочь.
Гонимые Красной Армией, немцы покидали Верховье, оставляя после себя горе и разруху. Дом Варвары опустел, в огороде, кроме лебеды, ничего не росло. Дом все же был цел, а в нем, как известно, и стены помогают. Немцы разорили хозяйство, но оставили ей жизнь. Насколько короткой она будет, Варвара тогда еще не знала.
2009 г.
– Борисова Рената Львовна. Двадцать девять лет, живет одна. Окончила Государственный университет, кандидат наук. Автор ряда статей по психологии. Ведет колонку в специализированном журнале. Работает психологом в «Центре социальной поддержки». Считается одним из лучших специалистов, – зачитал досье Юрасов.
– С такими данными – и всего лишь психолог в муниципальном учреждении? – удивился Шубин.
– В частной клинике она будет выпадать из интерьера. Там мебель красивая, коврики, занавески, смазливые администраторы. Куда ей с таким фасадом? – цинично пошутил Антон.
– Да
Рената Анатолию нравилась. С ней было легко беседовать. Она четко отвечала на вопросы, не юлила и не пыталась уйти от ответа. Выдаваемые ею характеристики были точными, яркими и предельно объективными. Анатолий считал – это большая удача, что среди свидетелей оказался профессиональный психолог. Правда, был в этом и недостаток. Он заключался в следующем: если допустить, что Борисова каким-либо образом причастна к исчезновению Суржикова, она воспользуется своими профессиональными способностями, чтобы ввести следствие в заблуждение. Но пока что, судя по всему, мотив у Ренаты отсутствовал, и Шубин был склонен ей верить.
– Рената Львовна, какой, по-вашему, человек Фианитов? Вы же его давно знаете. Как вы познакомились? – спросил он, пытаясь заглянуть ей в глаза, скрытые очками с дымкой.
Рената, словно прочитав его мысли, подняла очки на лоб и задумчиво потерла веки. Она понимала, что ей придется об этом рассказать. Но необязательно все.
Валентин казался несчастным и потерянным, впрочем, в этом не было ничего необычного – именно такие люди и составляли подавляющее большинство ее клиентов. Менеджер высокого звена, тридцать восемь лет, разведен – налицо кризис среднего возраста. Он жаловался на судьбу, жизнь, бывшую жену, любовницу – тоже бывшую, сослуживцев, и вообще на все, на что только можно было пожаловаться. Рената его выслушала и посочувствовала. Больше ничего и не требовалась. Будучи хорошим психологом, она точно определяла, что нужно собеседнику: совет, утешение или чтобы его услышали. Валентин был из таких. И не приведи господи лезть к нему с советами – он и сам с усам, все знает и во всем отлично разбирается. От этого он и одинок – выговориться-то ему некому.
Рената помнила его первый звонок. Неуверенный голос, прерывистая от волнения речь, он не доверял никому, и ей, работнику службы психологической помощи, – тем более. Но все же он к ней обратился.
– У меня есть несколько условий. Во-первых, я не хочу называть свое имя.
– Конечно. Можете назвать любое.
– Э-э-э… Скажем так, меня зовут э-э-э… Валентин.
– Прекрасно, Валентин. Еще какие условия?
– Разговор должен остаться между нами, и никакой записи!
Рената улыбнулась: ну, конечно же! Все считают себя столь важными персонами, что их непременно должны прослушивать, а их жалобы представляют собой архиценную информацию.
Через неделю он позвонил ей снова. Опять жаловался. И говорил, говорил, говорил… Во время звучания его монолога Рената могла отложить трубку в сторону минут этак на двадцать и почитать книжку. Но она добросовестно выслушивала его стенания и рассуждения. Не только потому, что она была прилежным работником, существовала и еще одна причина. Валентин ей чем-то нравился. Чем именно, Рената не знала: может, своей откровенностью, может, беззащитностью или тембром голоса – низким, с едва уловимой хрипотцой. Она поймала себя на мысли, что ждет его звонка и иногда о нем думает. Большинство ее клиентов составляли подростки или женщины за тридцать, с проблемами в личной жизни. Мужчины тоже звонили, но редко. И все они были с серьезными тараканами в голове. Валентин был не понят окружающими и самим собой. Почти всегда клиенты ей доверяли. Она чувствовала себя матерью Терезой, или просто матерью, нянькой. С Валентином было иначе: он выступал в роли лидера, а она была его эхом – выслушивала его и одобряла. Ренате это нравилось, именно об этом она и мечтала – быть чьей-то помощницей, слабой женщиной при сильном мужчине. Валентин сильным не был, но хотел быть таковым, и она тоже этого хотела.